Им, кстати, крепко досталось, когда их начали несправедливо обвинять в «латинском уклоне».

И даже в столь важном и щекотливом деле, как устроение русской церкви после того, как патриарх Никон оставил кафедру, доверие к ученым эллинам привело царя Алексея Михайловича к идее преклонить ухо к советам греческих иерархов. Результат оказался, мягко говоря, неоднозначным. Была ли польза от тех советов – вопрос в лучшем случае спорный. Но, так или иначе, и тут грекам дали наставничать в России.

Неудивительно: веками, до унии, грек занимал пост главы русской церкви. Греческий живописец задавал образцы живописцам русским (как, например, Феофан Грек). Греческих авторов бережно переписывали, видя в их текстах «виноград словесный». Старинные греческие рукописи вывозили в Москву из монастырей православного Востока, как драгоценнейший товар.

Грека можно было хулить, и, бывало, хулили его крепко. Но он был, что называется, «своим». Близким спокон веков. И в конечном счете приемлемым для дел русского просвещения.

В середине XVII века стали было звать ученых малороссов и белорусов на роль наставническую. С теми же, разумеется, сомнениями – не добралась ли до умов их порча от «злобесной латыны» и «прескверных лютор». Только что они жили на территории государства, где главенствующая конфессия – католицизм, а лучшие училища устроены иезуитами. Соблазн? Несомненно.

И все же ученые малороссы и белорусы к роли наставников допускались: большой книжник Епифаний Славинецкий (филоэллин по мировидению своему), поэт и богослов Симеон Полоцкий (явный латинофил), типографская «дружина» белорусского Кутеина монастыря (переведенная в Иверскую Валдайскую обитель), выходцы из Киево-Могилянской академии.

Свою пользу эти учителя приносили. Как, впрочем, и свой перекос – в католическую схоластику, в западное богословие. Касалось это в первую очередь Симеона Полоцкого и «киевлян». Перекос до поры до времени Москва терпела. Затем, присмотревшись, «киевлян» надолго отстранили от трудов на ниве просвещения.

Но даже самый классный специалист из числа западных европейцев, католиков и протестантов подняться до положения истинного учителя в России не мог. Это не означает, что у него отнималась возможность передавать полезные навыки русским умельцам. У Аристотеля Фиораванти или, скажем, Пьетро Антонио Солари и их соплеменников русский мастер перенял весьма многое по части архитектуры и строительства. Так же как перенял он от западных европейцев ремесло пушечного литья, изготовления бумаги, книгопечатания, фармакологии и многочисленные аспекты военного дела. Однако, перенимая иноземное мастерство, он не считал его носителя, католика ли, протестанта ли, своим учителем. Нет! Нет! Всего лишь высокооплачиваемым, порой очень высоко оплачиваемым специалистом.

То есть платили, конечно, и грекам, но грек на жалованье все-таки имел более высокий статус, нежели простой наемник – как, например, итальянец, немец, шотландец, француз и т. п. Он прежде всего не считался чужаком. Он не являлся инородным телом в организме Московского царства. Это может показаться парадоксальным, но, как уже говорилось, и в Константинопольской империи, и в Русском царстве, то есть империи, получившей в силу «трансляции царственности» прерогативы Нового Рима, подданные православного государя были в равной мере «ромеями». Грек – «ромей», и русский – «ромей», то есть римляне под сенью обновленного Рима. А западные христиане, пусть хорошо образованные, украшенные полезными техническими навыками, – все же варвары, заблудившиеся в чащобе ложной веры, изгрязнившие души в еретическом мудровании.

Еретикам, бывает, платят хорошие деньги, они достойно работают, великий государь доволен. Но равными себе их считать невозможно. Ромей не может признать варвара равным, варвар – ниже.

Наставничество воспринималось отчасти и как честь, оказываемая наставнику: он ведь Русь учит, а иных истинно благочестивых держав не осталось с тех пор, как пали последние осколки Константинопольской империи – Трапезунд и Феодоро.

Следовательно, наставничество в принципе не может сопровождаться ни погрешением против веры, ни изменением ее, ни какими-либо уступками, переменами, реформами в сферах государственного устройства и общественных устоев. Уния, а также любого рода вестернизация долгое время были немыслимы на Руси, как бензоколонка в райском саду. Иными словами, ни в какой форме, ни в каких объемах. «Адаптация» России к Европе в любом смысле – политическом, общественном и особенно вероисповедном – сапоги всмятку.

Ромею ли благочестивому адаптироваться к нечестию варвара?

Иван IV лично вел полемику с представителями католиков и протестантов. Эта полемика порой создавала у его ученых оппонентов ложное ощущение, что они «продвинулись» в своем миссионерском деле. Даже столь опытный человек, как папский легат и по совместительству разведчик Антонио Поссевино тешил себя иллюзиями, что «нашел подход» если не к самому царю, то хотя бы к членам его семьи. Но, как выяснилось позже, он ни в чем не преуспел.

В эпоху Великой Смуты среди претендентов на вакантный престол московский фигурировали католик Владислав Польский и протестант Карл Филипп Шведский, но Земский собор 1613 года единодушно высказался против них. Мало того что иноземцы, так еще и нет никакой уверенности, что сменят веру свою на истинную.

Европейских женихов для русских царевен склоняли в православие, и, если они противились, брак расстраивался.

Некий еретик или чернокнижник явился ко двору сына Ивана Грозного, собирался показать великие чудеса, потерпел фиаско и лишился жизни по приказу добрейшего царя Федора Ивановича. Та же участь ожидала и протестантских проповедников, лезших со своими радикальными учениями в Россию.

Более того, неправославный иноземец – все равно, христианин или магометанин – не мог командовать православными подданными московского государя на войне. Служилыми татарами, сохранявшими ислам, командовала служилая татарская знать, сохранявшая ислам. Над иноземной «гвардией» первых трех русских царей, набранной из западных европейцев, предводительствовали западные же европейцы Лингетт, Фаренсбах и Маржерет. Иначе говоря, офицеры-наемники во главе солдат-наемников. Армией, включавшей эти отряды, мог командовать православный воевода (необязательно, кстати, чистокровный русский), а вот армией, включавшей русские полки, иноверцу командовать не дозволялось. Англичанин Джером Горсей, исполнитель тайных поручений Бориса Годунова, действовал на свой страх и риск, а не как русский вельможа, представитель двора или официального правительственного учреждения. Таубе, Крузе, Штаден (немцы-опричники) обрели некоторую власть лишь потому, что именно опричники, то есть служильцы при экстраординарном институте, существовавшем к тому же недолго.

Великий государь покупает услуги умных, отважных и умелых иноверцев, но, стоило бы подчеркнуть, не вводит их ни в боярскую думу, ни в воеводский корпус. Деньги, земли, а татарской знати даже особые почести… словом, много разного жалуют за службу иноверцу в России. Но только не власть.

Вся эта строгая система, как уже говорилось, затрещала по швам во второй половине царствования Алексея Михайловича, продолжала медленно заваливаться при Федоре Алексеевиче и царевне Софье и пришла в состояние руин при Петре I. Всего за сорок – пятьдесят лет последней трети XVII – начала XVIII столетия от нее ничего не осталось.