Стоял на рейде сухогруз. Речной трамвай взбивал нервную рябь, которая тут же растворялась в спокойствии вод. Из-за дальнего мыса выступал белокрылый нос. На косогоре маячили деревушки. А я ведь не был на Волге много лет — как я смел? Как мог пробыть без нее? Но и вдали от нее я знал, что она есть, она струится и катится, и течёт — в моих жилах, в моей судьбе.

Так размышлял, стоя у окна, Аркадий Сычев, бывший разведчик, рядовой, а ныне ветеран 122-й бригады, он стоял и чувствовал, как эти мысли очищают его, освобождают от суетности и маяты. Итак, что же там было? От чего он сбежал? Тяжелый, практически беспощадный разговор с Васильевым. Ссора с Вероникой — и бегство в поезде. Вот что было за его спиной. Но это, если можно так выразиться, есть ближняя спина — спина недельной давности. Что от этой спины развеется, что останется через полгода?

Но есть за его спиной и другое прошлое. Оно незыблемо, как скала, — и вечно, как Волга. Этому другому прошлому сорок лет, оно никогда не переменится — оно навсегда.

Это мое эпическое прошлое. Мой эпос, мой зарок. Недельные воспоминания корчатся в судорогах боли, я перешагиваю через них, брезгливо, как перешагивают через грязный клопиный матрас — и попадаю в тихую спокойную комнату моей памяти, не все углы в ней высветлены, зато какой покой разлит вокруг, хотя тогда все вокруг грохотало — но воспоминания, как известно, беззвучны.

Пространство качнулось, задрожало, застучало на стыках. Теплушка моей юности стучит на стрелках судьбы. Роту курсантов подняли по тревоге в четыре часа утра. Эшелон шел на запад по зеленой улице. Без пяти минут лейтенанты — так и остались ими без пяти минут.

На войне солдат лишен права выбора, он действует как молекула войсковой части. От Казани повернули на Горький, оттуда еще правее, на Шую — и оказались в тихом затемненном городке на Волге.

Но коль солдат не выбирает, то он и не ропщет на судьбу. Попали на формировку, так давайте формироваться. Раз в неделю солдату полагалась увольнительная в город. На спуске к затону стоял покосившийся бревенчатый домик с почерневшей крышей из дранки. Калитка закрывалась на щеколду.

Все отстоялось, ушло, развеялось. К чему ворошить этот древний и пыльный матрас? Пробилась к свету новая жизнь. Внизу на скверике прогуливался папа с дочкой. Маленький такой карапуз в малиновом берете.

Аркадий Миронович вгляделся пристальнее. Папаша слишком стар, а дочка чересчур мала. Сколько сейчас этому папе, если он сорок третьего года рождения?

От окна дуло. Аркадий Миронович с сожалением захлопнул форточку воспоминаний. Облегчение было временным. Снова навалилась ближняя спина. Аркадий Сычев был раздосадован. Его никто не встретил, его запихнули в общий автобус. Тут нет ни одного интеллектуала. Он так не привык. Даже номер пришлось самому выколачивать.

А что если теперь всегда так будет? От этой мысли Аркадий Миронович зябко поежился. Так просто он не сдастся. Васильев еще спохватится — и тогда Аркадий Сычев продиктует свои условия.

Дверь неслышно отворилась. Но это был всего-навсего местный сквозняк. В глубине коридора женский голос настойчиво звал: «Мальчики, на завтрак!»

2

— А теперь поговорим об итогах и перспективах. Поскольку мы живем в обществе, устремленном в будущее, у нас всегда перспективы лучше итогов. Программа наших действий на эти четыре дня глубоко продумана и обоснована. Мы будем выступать на местных заводах и фабриках, в школах и училищах. Вот на послезавтра записана встреча в детском саду номер семь, к этому надо отнестись с предельной серьезностью, выделим для детского сада наиболее стойких товарищей. Наша встреча в Белореченске должна послужить дальнейшему расцвету военно-патриотического воспитания молодежи. К этому я призываю вас, как бывший ваш командир.

Интересно, какие слухи распространяются быстрее — плохие или хорошие? Лично я думаю, что у хороших слухов скорость распространения выше.

Не успели мы позавтракать в уютном кафе на первом этаже, как всем ветеранам стало известно, что комбриг-122 полковник Семен Семенович Шургин на сорокалетие победы будет удостоен звания Героя Советского Союза. Соответствующие бумаги не только посланы, но уже утверждены и подписаны, все затихло в ожидании торжественной даты.

Мы все тотчас признали: да, Семен Семенович достоин. Он был достоин и тогда, в годы войны, и тем более достоин сейчас, в дни мира, когда, не щадя своих сил, несмотря на свой преклонный возраст (82 года!), ведет такую огромную работу.

Вы только взгляните на него. Поел рисовой кашки и давай председательствовать. За столом президиума он просто великолепен. И выправка, и стать, и голос — хоть сейчас под телекамеру. И грима никакого не потребуется, разве что слегка подтянуть старчески дряблую кожу на шее. Получатся прекрасные кадры для рубрики: «В те огненные годы». Кинохроника добавляется по вкусу.

Под голос полковника, будущего Героя Советского Союза, переходим на панораму учебного класса, где мы собрались. Сидим попарно за учебными партами, прилежно внимаем речам. Все приоделись, привели себя в порядок после дороги — совсем иной вид, доложу вам.

И все наши боевые заслуги выставлены на груди, у кого как: натурально или в виде разноцветных колодок.

Картина пестрая.

— Вопросы по перспективам имеются? — спрашивает полковник.

У нас вопросов не имелось. Все было предельно ясно.

— Тогда я попрошу наших дорогих и заботливых хозяев, — Шургин поворотился к начальнику городского военного комиссариата и двум его помощникам, — попрошу на некоторое время оставить нас для сугубо интимного мужского разговора. Мы сорок лет не виделись и вот впервые встретились, у нас есть о