Шрифт:
Закладка:
Дай мне мудрости, чтобы найти мне выход, мне – колеблющемуся, благослови меня Господь на проход пролива Дрейка, ободри меня, отчаявшегося, перед мысом Горн. Любовь Твоя ко мне безгранична, дай мне услышать слово Твое, чтобы оно укрепило меня, колеблющегося. Если захочешь, Ты сможешь мне помочь пройти этот пролив и выйти в Атлантический океан. Атлантика внушает мне веру. Надеюсь, подобно Аврааму, ибо он поверил слову твоему и посему умер глубоким старцем. Так и я хочу, чтобы смерть пришла ко мне, когда я буду готов встретиться с ней. И тогда сделаю то, что хочу сделать в этом мире для людей и для Тебя, мой Господь. За это я молюсь, чтобы дни мои длились, ведь я верю в то, что Ты способен на все.
Ты не забудь обо мне, затерянном от людей. Пусть я согрешил, но все же я – Твой и числюсь в Твоих списках. Никогда я не мог верно рассудить, как жить мне, чтобы следовать слову Твоему! Я ищу у пророка ответа: «Горе мне! Ибо со мною теперь – как по собрании летних плодов, как на уборке винограда: ни одной ягодки для еды, ни спелого плода, которого желает душа моя» (Мих.7,1).
Ветер заходит на WSW – 25–30 узлов. Идет мокрый снег. И по небу, и по океану чувствуется, что надолго. И нет ему конца, как не было и начала.
12:00
56° 13’ – Ю. Ш.
85° 42’ – З. Д.
Читаю выписку из своего старого дневника.
14 мая 1992 года. Я на вершине Эвереста. Я плачу. Слезы такие горячие, что не успевают замерзнуть на ресницах и скатываются под кислородную маску. В этих слезах печаль и благодарность одновременно. Я уверен: мне помогли Господь Бог и те, кто пытался совершить восхождение и погиб в этой борьбе. Они невидимой армией поднялись с ледовых стен Эвереста, чтобы преградить путь смерти. «Нет! Этого парня не трогать! Пусть идет к вершине. Он еще не готов прийти к тебе, смерть. Он очень любит жизнь». Так они спасли меня от неминуемой гибели и дали возможность ступить на вершину Эвереста – на высоту 8848 метров.
Для каждого путешественника не менее важно, чем крепость снаряжения и прочность яхт и лодок, твердая вера в тех, кто ждет их из странствий по белу свету. Они делают самое главное – ждут нас. Так ждала Наоми Уэмуру его Комико, так ждет меня моя Иринушка, так ждала и молилась моя мама. Она дождалась меня, пока я совершал свою экспедицию вокруг Антарктиды. Но 22 декабря 2009 года в селе Атманай на берегу Азовского моря скончалась наша мама Мария Ефремовна. Ей было 93 года и четыре месяца от роду. Они с папой прожили 73 года вместе, у них было пятеро детей, тринадцать внуков и тринадцать правнуков. Как легка была ее кончина – смерть ее была очень тихая, без страданий и видимых мучений, она будто погасла. Мы похоронили маму прямо на берегу моря.
Ее смерть стала для меня откровением в мои пятьдесят девять лет. Когда я вернулся из очередной экспедиции из Гренландии, глаза мамы не открывались, и, как загнанная газель, она прерывисто, часто дышала. Но не смерть занимала ее, а хотелось ей одного – улыбнуться. Она дождалась меня, и можно было отправляться туда, где ее уже ждала та, от которой никто не увернется, когда наступает время. Я встал на колени перед мертвой мамой. Когда она была жива, никогда этого не делал. А жаль! Даже после того, как опустили гроб в землю, я не поднимался, и говорить не хотелось. Мамы больше не было с нами, она не сможет обласкать, но мы по-прежнему нуждались в ней и, опуская гроб на рыбацких просоленных веревках в землю, знали, что заботливо укрываем ее землей, а не хороним покойницу. Мы – ее дети, а нас пятеро, собрались на кладбище, но никто не плакал. Тяжесть наша была тяжестью краеугольного камня храма. Все только опустили глаза, чтобы не смотреть ей – смерти – в глаза.
22:29
Мои координаты:
56° 52’ – Ю. Ш.
81° 13’ – З. Д.
Сделал поворот, лег на правый галс. Ветер W – WSW – 30 узлов. Снег продолжает идти. Можно увеличить парусность, но мокрый снег не дает. Палуба скользкая, да и неизвестно, что будет после снега. Видимости никакой.
Я, припав к холодному штурвалу, слился с яхтой своей и с погодой пагубной, которая пришла из Антарктиды. Ветер, дождь и снег. Я, как пресмыкающееся, ползаю по палубе скользкой и заснеженной. Я не могу встать, так и остаюсь сгорбленным, взором скорбным гляжу по сторонам, нет ли посланников шестого континента – айсбергов, которые так огорчают меня. Как же долго я их терплю, а с ним и так близко к бедствию. Господи, обрати суровые метели в тихий ветерок. И грозные ураганы – в нежнейшее дуновение. А паруса моей яхты пусть вынесут меня в мирную бухту Олбани.
О всемогущий Иисус Христос, распрями десницу Свою святую над мачтой моей яхты, соединись со мной, обитай во мне и не покидай Ты штурманскую рубку.
Просматриваю свой вахтенный журнал, и создается такое ощущение, что я потерялся во времени и проживаю один и тот же день: холод, дождь, серое небо, серый океан, зыбь – 5–6 метров, яхта идет на правом галсе, и даже широта не меняется – 56 градусов. День Сурка.
Кораблей нет, птиц тоже не видно. За неделю увидел только одного альбатроса. Горизонтальный ландшафт угнетает. Как художник я изучал строение глаза и аспекты человеческого зрения. Люди должны видеть яркие цвета. Это дает позитивный импульс организму, особенно зеленый, желтый, синий цвета. В Южном океане основной цвет – бледно-серый, а он не вдохновляет. Я чувствую, что глаза скучают по насыщенным краскам.
Борюсь с самоуспокоением: наверное, все нормально. Паруса вроде нормально настроены, вроде айсбергов нет, вроде не голоден и так далее, хотя знаю, что ветер заходит и необходимо перенастроить паруса. Айсберги не проверял по локатору более двух часов, горячую еду не готовил сутки. В непродолжительном походе ты следишь и реагируешь на каждое изменение ветра, здесь же со временем появляется тенденция не реагировать так оперативно, а думать, что ветер все равно заходит, можно еще потянуть с ним и не делать лишних маневров. Из прошлого опыта знаю, что это защитная реакция организма: он пытается сохранить энергию, и приходится заставлять себя предпринимать действия, чтобы контролировать процесс. Это мне напоминает восхождение на
