смогу жить в Петербурге.

Императрицу заметил народ.

– Матушка! Матушка наша!

Староверы встали перед ней на колени, старались поцеловать подол её шубки. Хорошо, я вовремя выставил солдат. Они оттеснили народ.

– Зачем вы так? – вдруг сказала она. – Пустите вон тех двоих.

Она протянула руку бородатым мужикам. Они облобызали её перста. Один из них с рыжей окладистой бородой сказал:

– Матушка, родная, а мы образа принесли, у гроба сложили. Мы же всей душой любили Павла Петровича.

– Я прикажу повесить образа в моем кабинете, – пообещала она и удалилась.

Все пошло обыденно. Вновь вереница людей разного возраста и звания проходили мимо гроба. Бабы начинили подвывать. На них шикали, поторапливали. Подошёл всё тот же унтер-офицер. Сказал, что меня просит какая-то барышня. Он побудет вместо меня в зале, пока я с ней переговорю.

В приёмной караульного офицера меня ожидала Софья. Лицо её сияло от счастья.

– Вы живы? Как прошла дуэль? – спросила она чересчур задорным голосом.

Я сразу все понял.

– Так это вы были в санях? Вы с ума сошли! – не на шутку рассердился я. – Зачем?

– За тем, что это была не дуэль, а гнусное убийство.

– У нас было двое секундантов, которые бы следили за правилами дуэли.

– Это бы вас не спасло.

– А если бы с вами что-либо случилось?

– У меня был отличный кучер.

– Если его найдут, то запорют до смерти. Вы об этом подумали? Яшвиль наверняка все разузнает.

– Пусть попробует, – засмеялась она. – Вы же не представляете, кто был кучером.

– Мужик какой-то.

– Граф Кутайсов, – ошарашила она меня. – Он вам очень благодарен, за то, что вы вступились за его честь. Я ему рассказала о причине дуэли. Он закипел, как самовар, тогда мы придумали план, как помешать поединку. Он вообще хотел задавить Горголи. Я его уговорила не делать этого.

– Фон Пален все узнает, – сказал я.

Улыбка тут же соскользнула с прекрасного личика Софьи, уступая место страху.

– Отец не должен знать, – взмолилась она.

– Боже, Софья, что с нами будет?

* * *

Я сдал пост в траурном зале генералу Уварову. За мной заехал Саблуков. Мы сели в его сани и отправились навестить Горголи. Он снимал квартиру на набережной Фонтанки в небольшом уютном домике немца, имевшего пекарню и пару хлебных лавок. Денщик доложил о нашем приходе.

– Рад вас видеть господа, – сказал Горголи. – Он сидел в мягком кресле. На ногу его была наложена шина. Правая рука покоилась на перевязи. – Прошу меня простить из-за несостоявшейся дуэли. Чёртов ванька. Вылетел как сумасшедший… Ничего, мы его найдём.

– Как ваше состояние? – спросил Саблуков.

– Хуже некуда. Нога – ладно. Врач сказал, простой вывих, а вот, плечо выбил хорошо. Месяца два не смогу саблей махать. Так что, уж вы меня простите. Поединок придётся отложить до осени.

– Вот что, – сказал я. – Предлагаю примирение. Признаюсь, я был не прав, задев вас за какой-то пустяк. Требуйте от меня всего, чего угодно.

Оба мои собеседника опешили. Первым опомнился Саблуков.

– Вот, так, – сказал он. – Но вы не думайте, что Добров чего-то испугался… Он ведь боевой офицер…

– Я принимаю извинения и взамен ничего не требую, – тут же ответил Горголи, и из груди его вырвался невольный вздох облегчения.

– Я буду свидетелем вашего примирения, – согласился Саблуков.

Денщик проводил нас к выходу.

– А где оружие вашего офицера? – спросил я.

Денщик показал мне небольшой оружейный шкаф. Я попросил отпереть его. Внутри покоились пара штуцеров, карабин, два пистолета, шпага и две сабли: одна короткая, парадная, а вторая чуть длиннее. Именно с ней он отправлялся на поединок. Я взял саблю из шкафа, вынул клинок из ножен. Самый конец сабли был в темных разводах.

– Не чищена, – указал я денщику.

– Непорядок, – согласился он. – дайте-ка я её натру. – И потянул руки к клинку.

– Не тронь! – остановил я его и осторожно всунул саблю в ножны. Вынул из кармана несколько золотых монет, передал денщику. – Сходи в оружейную лавку и купи другую саблю, похожую. Офицеру своему скажи, что эту саблю я забрал.

– Ничего не понимаю, – произнёс Саблуков, когда мы уже в санях ехали по городу. – С чего вы вдруг попросили прощения? Почему Горголи так быстро принял ваши извинения? И зачем вам его сабля?

– Со временем я вам все расскажу, – пообещал я. – Но сейчас – не время. Простите уж.

* * *

Александр и Константин в сопровождении свиты, как обычно, прибыли на утренний вахтпарад. Царицын луг уже заполнили шеренги гвардии. С удивлением увидел в окружении юного императора Аракчеева. Раньше он никогда не появлялся на парадах.

Конногвардейцы открыли развод, проходя ровными рядами мимо подиума, где стоял император и его брат. Я заметил среди конногвардейцев моих двух братьев, уверенно сидевших в сёдлах. В новых алых мундирах. Душа моя наполнилась радостью и гордостью за них.

– Твои? – спросил Аракчеев, подошедший тихо, незаметно.

– Мои, – ответил я.

– Хороши гвардейцы.

К нам подбежал Уваров.

– Господа, Платон Зубов не появлялся? У меня для него пакет.

– Вы его не найдёте здесь, – сказал Аракчеев. – Зубовых сегодня утром выслали из Петербурга.

– Как? – не понял Уваров.

– Вот так! По просьбе императрицы.

– Простите. – Уваров пошёл дальше выполнять какие-то поручения.

– Кстати, Добров, – обратился ко мне Аракчеев. – Для вас есть ответственное задание.

– Всегда готов. Что надо сделать.

– Сейчас подъедет фон Пален. Он считает себя выше императора, поэтому вечно запаздывает на развод. Вы должны передать ему высочайший приказ: срочно покинуть Петербург и отбыть в своё поместье в Курляндии.

– Но как же так неожиданно? – растерялся я.

– И вот еще что, будьте добры, сопроводите его до заставы.

Вскоре показалась великолепная карета с шестёркой белых лошадей, запряжённых цугом. На задке два лакея в малиновых ливреях. Форейтор на передней лошади. Карета остановилась. В окне я увидел фон Палена. Лакеи спрыгнули на землю. Один из них откинул подножку, другой открыл дверь кареты. Пален поднялся с бархатного сидения и хотел выйти, но я не дал ему этого сделать.

– Доброе утро Пётр Алексеевич, – поздоровался я.

– И я рад вас видеть, – ответил он с настороженной улыбкой. – Может, позволите мне выйти?

– Извините, но высочайшим указом вам велено немедленно покинуть Петербург.

Он посмотрел на меня в упор. Во взгляде ненависть вперемежку с испугом. Он не знал, что сказать, до того эта новость его ошарашила. Я и не стал ждать. Захлопнул перед его носом дверцу и приказал кучеру править к заставе.

Я взял двоих казаков, и мы сопроводили карету до московской заставы. У шлагбаума я передал подорожную грамоту фон Палену.

– Не соизволите побеседовать со мной? – попросил