Шрифт:
Закладка:
Галя молчит.
Кто же так пишет? «Все гири находились в полном порядке, под пломбами».
Г а л я. Под пломбами, но без сердцевины.
К о м к о в. Если гири в порядке, под пломбами, то какой же может быть разговор? Как вы не понимаете, что вы этим самым даете директору прекрасную зацепку. Это же такой козырь! Он и ухватился за него.
Г а л я. Афанасий Николаевич, но он же не сможет отрицать, что гири были без сердцевины.
К о м к о в. Сможет! И обязательно будет! Я не знаю такого дурака, который бы добровольно пошел в тюрьму. Больше того, он еще обвинит вас… в клевете. И это еще не всё — он будет требовать от прокурора привлечь вас к ответственности.
Г а л я. Меня?.. Но это же нечестно?!
К о м к о в. Всё, товарищ Ростовцева. Будем считать, что никакого акта не было.
Г а л я. Ну нет, я не согласна… Я… я сумею доказать!
К о м к о в. С чем вы не согласны — это мало кого интересует. Я не меньше вас заинтересован в разоблачении негодяев. Но этот акт для меня не документ. И на этом давайте поставим точку. (Рвет акт.) Я обещаю никогда не напоминать об этом акте.
Г а л я. Но нет, я это дело так не оставлю. Я… я пойду в горком комсомола. Я сама к прокурору пойду.
К о м к о в. К прокурору?!
Г а л я. Да! Я все ему расскажу. Я написала только правду.
К о м к о в (резко). Вы не пойдете к прокурору! (После паузы.) Впрочем, ваше дело — идите к кому хотите. Идите, если вам так хочется перед прокурором расписаться в собственной беспомощности. У меня всё, товарищ Ростовцева. В нашей работе главное — доказательства! А у вас их нет. Я ваше состояние, конечно, понимаю, но помочь вам ничем не могу.
Галя смотрит в корзину, где лежат обрывки акта.
Кстати, вы еще не ужинали?
Г а л я (упрямо). Я написала только правду!
К о м к о в. У меня ничего особенного нет, но перекусить что-нибудь, я думаю, найдем.
Г а л я. Я могу идти?
К о м к о в. Значит, от ужина отказываетесь?
Г а л я. Спасибо, у меня дела.
К о м к о в. Ну что ж, если дела, я ничего не имею против. У меня всё!
Г а л я. До свиданья!
Звонит телефон.
К о м к о в. Да, слушаю. Иду домой… Собираетесь сгонять пулечку? Можно!
Г а л я (у дверей, остановилась). Интересно, что за человек этот Комков? А что, если он с ними заодно? Не может быть! А если он с ними?.. Но нет! Пусть будет что будет, а это дело я так не оставлю. Я разыщу Грачеву, и мы вместе пойдем к прокурору! (Быстро уходит.)
К о м к о в (внимательно наблюдает за Галей). Хорошо, хорошо, я загляну. (Кладет трубку.) Да!.. А на лесозаготовки мне, видимо, все же придется выделить людей. Но кого? Вот ведь вопрос!..
З а н а в е с.
Картина шестая
Домик в лесу. Женское общежитие. Все тот же плакат: «Убей немца!» Т е т я К л а в а чистит картошку. На нарах лежит Г а л я. Возле нар стоят ее старенькие валенки. За стеной слышен голос, поющий частушки:
«Говорят, что горя нету.
Мой залеточка в бою
Проливает кровь горячую
За родину свою».
Т е т я К л а в а (взглянув на Галю). Опять раскрылась. (Подходит, осторожно, чтобы не разбудить, укрывает одеялом.)
Г а л я. Спасибо, тетя Клава. Я не сплю.
Т е т я К л а в а. Ну как? Полегчало?
Г а л я. Лучше, только жарко что-то.
Т е т я К л а в а. Водички дать?
Г а л я. А у меня тут еще есть. (Берет кружку с водой, отпивает несколько глотков.)
Голос за стеной продолжает:
«Я девчонка боевая
Запишуся на войну.
Буду раны перевязывать
Залетке своему».
Т е т я К л а в а. Орет, как кошка. Ни стыда ни совести.
Г а л я. Тетя Клава, как вы думаете, скоро наши вернутся?
Т е т я К л а в а. Кто ж их знает? Лес отгружают. Из города транспорт пришел…
Г а л я. На шестом просеке, наверное, работают. Там завал в последние дни образовался.
Т е т я К л а в а. А тебе что? Нужен кто?
Г а л я. Да нет.
Т е т я К л а в а. Куда они денутся, придут.
Все тот же голос за стеной:
«Черна туча, черна туча,
Черна туча тучится.
От фашистских палачей
Вся Европа мучится».
(Барабанит в стенку.) Резвякова, у тебя совесть есть?
Г о л о с (из-за стены). Вагон и маленькая тележка, а тебе что до моей совести?
Т е т я К л а в а. У нас больной человек в комнате лежит.
Г о л о с. Можешь не кричать! Так бы и сказала.
Долгая пауза.
Г а л я. Тетя Клава, я слышала, девочки говорили, будто пришло письмо, у Резвяковой муж пропал без вести…
Т е т я К л а в а (помолчав). Знаю.
Снова пауза.
Г а л я. К нам приходил кто или мне показалось?
Т е т я К л а в а. Тихомиров заходил. Интересовался твоим здоровьем.
Г а л я. И что ему надо?.. (Берет книгу.) Не понимаю.
Т е т я К л а в а. Раз ходит — значит, надо. Приказал, чтобы мы тебя подготовили к отправке в город, в больницу.
Г а л я. Зачем?.. Мне же лучше стало. Вы сказали ему, что мне лучше?
Т е т я К л а в а. Сказала.
Г а л я. Ну а он?
Т е т я К л а в а. Заявил, что не намерен открывать здесь филиал городской больницы.
Г а л я (с грустью). Ну да. Понимаю! Избавиться от меня решили! (Резко.) Только я никуда не поеду!
Т е т я К л а в а (спокойно). Глупости говоришь. У тебя же крупозное воспаление легких. За тобой сейчас присмотр да присмотр нужен. Одного я никак не могу понять: и кто тебя надоумил из военного госпиталя переходить в какую-то Контору мер, весов и измерительных приборов. Никакого соображения.
Г а л я. Я поступила на работу потому, что госпиталь на фронт уехал. Я очень хотела работать в госпитале. Но меня не взяли, не подхожу. Когда поступил приказ об отправке госпиталя на фронт, начпрод заявил: «Нечего на фронт брать детский сад»… Мне надо было не в институт, а на курсы медсестер поступить, тогда они бы взяли. Но я еще своего добьюсь. (Снова молчание.) Я, тетя Клава, еще в детстве мечтала стать врачом. Помню, читала про одну женщину-врача. Она в Азии работала на эпидемии чумы. Прививки на себе проверяла — сначала заразит себя чумой, потом прививки делает…
Т е т я К л а в а. Страхи-то какие! И что же она?..
Г а л я. Погибла! Но тысячи жизней спасла! Для меня она навсегда примером будет.
Т е т я К л а в а. В молодости все мечтают о разных разностях.
Г а л я. Тетя Клава, а у вас в молодости была мечта?
Т е т я К л а в а. А как же! В гражданскую — как бы поскорее врага прогнать.
