Шрифт:
Закладка:
Вернувшись домой, он сам пригнул морду Гаджу к вымени буйволицы, но буйволенок опять не стал сосать.
— Видно, крепко сглазила старая ведьма! — рассердилась мать. — Даже молитва пандита не помогла!
Вечером уже сама буйволица не дала молока. А коровье молоко Гаджу пить не стал. Габаль целый день проплакал и заснул весь в слезах, даже не притронувшись к пище.
На следующий день Гаджу снова начал пить молоко. Родители оживились. А Габаль — тот просто ликовал. Радость братца была его радостью, горе братца — его личным горем. Теперь их родство было закреплено навсегда: оба росли, питаясь молоком от одной и той же буйволицы. Оба были еще малыши: Габаль — резвый большеголовый мальчик, Гаджу — неуклюжий черный буйволенок.
Прошло два года. Гаджу уже давно не пил молока. Из неуклюжего буйволенка он превратился в крепкого молодого буйвола. А Габаль все еще оставался малышом. Но, несмотря на это, оба очень любили друг друга. Завидев Габаля, Гаджу со всех ног мчался к своему маленькому другу и ласково лизал его, а Габаль гладил его по шее и нежно называл младшим братцем. С каждым днем их дружба и привязанность становились все крепче…
Приближались дни даша́хары[54]. Накануне, прибежав домой покушать, Габаль увидел в комнате двух гостей — стражников заминда́ра[55]. На обоих были высокие красные тюрбаны. Стражники неторопливо и важно вели беседу с Хонсьяру, убеждая его в чем-то. Габаль уселся неподалеку.
— Да отдавай ты буйвола, не раздумывай, — говорил отцу один из стражников. — И деньги получишь немалые, и хозяину доставишь удовольствие… Двойная тебе выгода.
— Да я бы и сам рад услужить хозяину. Скотину-то мне не жалко. Только есть тут одна загвоздка… Как бы вот этот, — он кивнул в сторону Габаля, — не затосковал, не иссох… Уж больно любит он буйволенка.
Габаль прислушался, пытаясь понять, о чем идет речь.
— Значит, так и сказать хозяину, что ты отказываешься продать ему буйволенка? — поднимаясь, сказал стражник.
— Разве я говорил это? — быстро отозвался отец.
— Говорил или не говорил, а на деле-то так выходит, брат. А ведь хозяин приказал без буйвола не возвращаться.
— Какую же цену вы даете за него? — видимо, сдаваясь, спросил Хонсьяру.
Стражники обрадованно переглянулись.
Потом низенький стражник с голубыми глазами затараторил:
— Цену назначать не наше дело. Мы только заберем буйвола, а расплачиваться уж будет сам хозяин. Разве он постоит за ценой, если товар понравится? Такую цену даст, что всю жизнь благодарить будешь. Ведь у раджей не как у нашего брата: денег куры не клюют!
— Я из-за этого буйволенка даже молока не пил, а уж простокваши или масла и в глаза не видел. Очень нелегкое это дело, вырастить такого молодца: все молоко на него идет. Ведь это не буйволица: кормишь ее чем угодно, а она тебе прибыль дает в хозяйстве. А буйволенка кормить — у себя кусок отрывать. Честно вам говорю, надо так его продать, чтобы хоть свои расходы оправдать…
Стражник прервал его:
— Ну, пошли скорее. Понравится хозяину буйвол — с полной мошной вернешься. И за молоко и за масло — сразу все сполна получишь.
— Куда ты, папа? — дрожащим голосом спросил Габаль отца. — Куда ты уводишь Гаджу?..
Повернувшись к сыну, Хонсьяру хотел что-то сказать, но стражники перебили его:
— Ну, пошли, пошли, брат.
Габаль с плачем побежал к матери, а Хонсьяру тем временем принялся отвязывать Гаджу. Он уже вывел его из хлева, когда выскочил Габаль и, бросившись к буйволу, стал обнимать его, гладить его бока. Гаджу был уже намного выше своего маленького друга, и ручонка Габаля не могла дотянуться до его спины. Кося глазом на Габаля, он послушно наклонил шею, принимая ласку малыша.
— Они тебя убивать ведут, братец! — горько рыдал Габаль.
Слезы ребенка растрогали даже стражников.
— Да ты не плачь, мы не собираемся убивать его. Мы его к себе жить берем, — улыбаясь, сказал один из них.
— Обманываешь!
— Сущая правда!
В душе ребенка затеплилась надежда.
— Правда? — спросил он, вытирая слезы.
— Конечно! Он немного поживет у нас, и мы его будем очень хорошо кормить.
— А когда ты приведешь его обратно? — спросил Габаль у отца, которому всегда так верил.
Хонсьяру ничего не ответил, словно и не слышал вопроса сына.
Габаль на прощание еще раз погладил буйвола, и отец двинулся со двора, ведя Гаджу на веревке.
А вечером друзья Габаля, деревенские ребятишки, прибежали с новостью:
— В Ти́хри нынче сам махараджа приехал. Дашахару здесь праздновать будет, жертву богине Дурге приносить. Вашего Гаджу туда повели. Теперь он уже не вернется назад… и не жди!..
Хонсьяру пришел из Тихри уже к ночи и печально сообщил жене, что за Гаджу ему дали всего лишь тридцать рупий.
— За одно масло выручили бы больше!.. — сердито заметила жена. — Не послушал меня тогда…
— Что делать? Ошибка вышла, — тяжело вздохнул Хонсьяру.
Забившись в уголок, Габаль размышлял: «Теперь, наверное, моему Гаджу разные сны снятся. Приходит к нему во сне какой-то человек и говорит, что поведут его завтра на убой и чтобы он, боже сохрани, не плакал и не убегал, а то богиня Дурга рассердится и плохо ему будет. Чтобы завтра, как только поднесут ему поднос с кашей из риса и гороха, он сразу же опустил голову, подставляя шею под шашку махараджи… Потом в храме будут поклоняться ему… нет, не ему, а богине Дурге… Ему-то ведь уже отрубят голову».
Габаль вздрогнул: отрубят голову! Голову, которую он обнимал еще утром, голову его Гаджу, его младшего брата…
Никто в доме в этот день не притронулся к пище.
Перед сном Габаль подошел к матери и, глядя куда-то в сторону, дрожащим голосом спросил:
— Мама, ты тогда ночью говорила, что Гаджу надо напоить простоквашей и он сам подохнет. Почему ты этого не сделала?.. Почему?..
— Как же сильно ты его любишь, сыночек! — глухо сказала мать и вдруг расплакалась, хотя к бедному буйволу она, собственно, не испытывала большой жалости.
ПИСАТЕЛИ ХИНДИ О ДЕТЯХ СВОЕЙ СТРАНЫ
По территории равняясь почти всей Западной Европе, а по населению уступая только одной стране — своему великому соседу Китаю, Индия могла бы называться континентом. Различные области
