Шрифт:
Закладка:
– Заходи, коли не боязливый. Тут милиция весь вечер шныряла.
– Работа у милиционеров такая – шнырять, – криво усмехнулся Михаил. – А наше дело не встречаться с ними на одной улочке. Если только в темном переулочке. Ты одна, маруха? Дай передохнуть да глаза хоть на одну ночь закрыть.
Сосновскому было важно войти в дом, дальше он не сомневался, что удастся сыграть свой спектакль до конца. Ни одна женщина не устоит перед раненым мужчиной. Тем более если женщина – содержательница притона, куда иногда наведывается милиция. И уж совсем ей не захочется иметь пятен крови в своем доме, замыть которые удастся не скоро. А если сразу появится участковый или оперативники из уголовного розыска? А ведь это ее единственный хлеб, так сказать, больше этой женщине зарабатывать на жизнь нечем. Наверняка еще и малолетнее дите есть или родители немощные старики, которых надо содержать. Все это Сосновский хорошо знал и представлял себе, когда готовился проникнуть в «малину».
Женщина открыла дверь, и Михаил вошел, держа правую руку на груди. Он морщился и ждал, когда женщина закроет дверь. Левой рукой он бросил ей на стол узелок, в котором лежали два красивых, почти новых платка, браслет с камнями и сережки. Все это, по обычаю, было подарком хозяйке, предоставившей кров вору. Она за это должна его накормить, налить выпить и пустить переночевать. Или даже пожить, если тому нужно укрытие на некоторое время. Но Сосновский стал играть дальше. Усевшись на стул, он смотрел, как хозяйка развязывает узелок, достает содержимое.
И тут Сосновский застонал, попытался привстать и повалился на пол. Женщина вскрикнула, кинулась к гостю и тут же замерла. По руке мужчины потекла кровь. Она заливала его рубашку, потекла по пальцам. Глаза хозяйки расширились не столько из-за жалости к раненому, сколько из-за того, что он все тут перепачкает. А если милиция?
– Ты что? – взвизгнула женщина, выдергивая из-под гостя половик, который тот мог запачкать кровью. – Раненый, что ли?
Она схватила со стола старое полотенце и сунула ему под пиджак и прижала его же рукой. Сосновский в знак благодарности кивнул, перехватил окровавленной рукой полотенце и прижал его к «ране». Никакой раны там, конечно, не было. Был только пакетик с куриной кровью, который он, падая, раздавил рукой. Женщина разразилась такой бранью, что Сосновский удивился. Он уже сумел наслушаться от местных блатных неприличных выражений, но сейчас был просто поражен образностью и красноречием содержательницы притона.
– Перевяжи, – попросил он. – Перевяжи, дай выпить, и я уйду, черт с тобой.
– Проваливай отсюда, ты мне и хату спалишь, и уголовку на меня наведешь! Что я буду говорить, как оправдываться, если ты мне здесь кровью все вымажешь. Они на меня всех собак повесят.
– Перевяжи! – рыкнул Сосновский, уже переходя от просьбы к требованиям. – Не дойду я. Мне Гриба надо найти. Дело важное, ждет он меня, а тут такое…
– Не знаю я ничего. – Женщина поджала губы. – Никаких Грибов я не знаю.
– Дура, – хрипло простонал Сосновский и схватил женщину за руку окровавленными пальцами. – Подохну тут у тебя, как выпутываться будешь? А что Гриб тебе скажет, когда узнает, что я к нему шел, да не дошел. По твоей милости, маруха! Зацепило меня, не встретились мы с Грибом, не знаю, где его искать. А если не увижу, не передам, то много крови прольется, ох много.
Сосновский попытался подняться с пола, ухватился за скатерть и, стащив ее со стола, снова упал на пол. Сейчас он сделал все аккуратнее и за скатерть схватился неокровавленной рукой. Ему важно было, чтобы эта женщина поверила, а больше испугалась и решила бы его выпроводить любой ценой. Она может и соврать, послать его куда угодно, сказав, что Гриба там можно найти. Нет, надо испугать ее так, чтобы она понимала, что Гриб ее не пожалеет, если она не поможет ему. Или, наоборот, вознаградит, узнав, что именно она помогла в нужный момент нужному человеку. А если этот раненый к милиционерам попадет, а если Гриб подумает, что маруха скурвилась и на легавых работает, сдала им этого человека?
И сколько женщина пыталась выпроводить раненого урку, столько Сосновский пытался ее убедить, что Гриб ждет его, что Грибу очень надо, чтобы Сосновский хоть и раненый, но добрался до него. Наконец, Сосновский взорвался и со злобным негодованием наорал на женщину, пообещав, что ее на зоне на ремни порежут из-за Гриба, которому она не захотела помочь. Ведь он в бегах, ему такой срок светит, что страшно становится. При этом Михаил выкатывал глаза, делая ужасным выражение лица, и тянул к женщине окровавленную руку, пытаясь схватить ее за лицо.
И в конце концов она сдалась, трясясь в страхе перед этим человеком и оттого, что сюда в любой момент могут нагрянуть легавые. Не зря же они весь вечер по округе шастали. А может, они этого типа и ранили, может, его и ищут. И поскорее надо избавиться от такого гостя. Отшатнувшись от Сосновского, который шел на нее, вытянув руку и со страшным выражением лица, она забилась в истерике, впилась пальцами в свои растрепанные волосы и со стоном торопливо заговорила:
– Не знаю я, где он, не докладывал он мне! Леха Машной знает, он еду и выпивку туда носит каждый день. Скажу, как Леху найти, но, если про меня сболтнешь, я тебя отравлю. Не я, так другая баба! Кровью обхаркаешься, так и знай!
– Дура, не о том думаешь! – зарычал Сосновский. – Где Леху найти? Обещаю, что про тебя ни слова. Говорю, нет у меня сил, мне бы дойти до Гриба. А там и травить уже поздно будет…
– Магазинчик с шинком на соседней улице, – с трудом разжимая губы, как будто ей было очень трудно говорить, зашептала женщина. – Направо по улице пойдешь, и первый поворот направо. Лариска, продавщица. Леха к ней каждый вечер, как стемнеет, приходит за продуктами. Она ему вещмешок выносит. А теперь проваливай! Сдохни в другом месте, а не
