Шрифт:
Закладка:
– Неужели пришел?
– Обещал ведь, – запыхавшись, но не от ходьбы, произнес он.
– Гляжу – не убили, – как можно циничнее сказала она, а у самой сердце защемило от жалости.
– Плохо метились, – уловил он ее игру и почувствовал, что дыхание его уже не скачет так бешено.
Она старалась приглядеться к нему, мрак поглотил все линии, спрятал его лицо. Ей казалось, что он наверняка изменился за этот день: возмужал, покрылся копотью и легкая проседь вылезла на смену его опаленным волосам, чуть огрубел или стал хладнокровным голос.
– Надолго отпустили?
– Сам ушел… до утра.
– Так и будем тут стоять?
– Зачем же? Давай к реке пойдем.
Она в темноте обхватила обеими руками его правую ладонь, пошла вниз по склону, скорее ведя его, чем следуя за ним. Под двумя парами сапог зашуршал многолетний ковер опавшей листвы.
– Повеселитесь там, любовнички! – не удержался кто-то из подруг Ады.
– Не завидуй! – бросила Ада в ответ.
«А точно ли это любовь? – размышляла по дороге Ада. – Что я знаю о ней? Может, это просто влечение, которое существует у кошек и собак? Иисус-Мария, наставьте меня! Укажите путь! Ай, уже поздно, разве свернешь теперь? Кажется, я и сама за эти три года стала немножечко русская: они всегда рубят сплеча, не оглядываясь… Была не была…»
Когда он появился сегодня, она спряталась в воде вместе со всеми, хоть и узнала его. Потом посмотрела на его нахальный вид и определила: если и живет в нем тонкая душа, готовая продать полмира за четыре строчки Пастернака, то она уживается с рубахой-парнем, способным на шалость и отчаянный поступок, а потому Ада вышла на берег и приняла его вызов.
Андрей все же вырвался вперед, он обходил кусты, пригибался, предупреждал ее, где не успевал – ловил лицом низкие ветки, наклонял их или уводил в сторону. Они спустились к реке. Здесь было светлее: кроны деревьев не закрывали бледно моргавшие звезды. Выстреливали ракеты, поигрывая отражением на спокойном полотне воды. Вдали Город мрачно смотрел на них своей нависшей окраиной, все еще попыхивал смрадным чадом.
– Гляди, за теми камышами ваш пляжик.
– Похож.
– Слушай, я схожу окунусь, уже неделю в баню не водили. Да и сегодня где меня только не носило.
Она молча кивнула. Андрей быстро разделся, зашел по грудь и принялся отчаянно тереть подмышки, шею, лицо. За яростным плеском не сразу расслышал, что Ада тоже в воде. Когда понял это – замер. Она подошла сзади, пропустила свои руки у него под локтями, обхватила его и прижалась всем телом.
– Ты знаешь, а хорошо, что этот первый раз для нас обоих – первый.
– Почему? У меня было уже.
– Глупый мой ослик, – улыбнулась она, запустила пальцы в опаленные волосы на его затылке.
…Обнявшись, они лежали на своих простеленных гимнастерках. Теперь и ракеты сверкали по-иному, и вода в реке текла совсем не как раньше.
– Анджей, что будет завтра? Меня, наверное, скоро отправят в тыл – рожать.
– Вот и хорошо, живой останешься.
– А ты? Я ведь потеряю тебя.
– Почта полевая работает, свяжемся.
– Куда писать тебе? Ты же не вечно будешь здесь.
– Давай условимся: запишешь мой московский адрес, а я – твой довоенный. После войны отыщем друг друга.
– Если выживем… Мне ведь тоже еще воевать, месяца четыре, наверное, пока не заметят.
– Иди сразу докладывай, просись к женскому доктору.
– А вдруг я окажусь пустой, подумают – нарочно выдумала, чтоб с фронта сбежать. Ты говоришь: «Встретимся после войны», – а если война кончится не так, как нам хочется? Если немец останется на всей той земле, что теперь занял?
– Шалишь, родная. Не будет так. Мы его уже тормознули, а скоро и назад завернем, я это сегодня понял: немец тоже драпать умеет.
– Хорошо бы так… Диктуй свой адрес.
– Я запишу.
– Нет, диктуй, я запомню.
Андрей назвал улицу, дом и подъезд.
– Теперь ты свой.
– Не стоит, Анджей. Мой дом топчет враг, неизвестно, уцелел ли. Нет смысла писать тебе адрес, дом уже стерт с лица земли, как и этот Город. Не ищи меня там. Когда я приеду в родной город и не найду следов родителей, я не смогу там жить, я покину это место.
– Давай тогда здесь друг друга найдем! Город нас соединил, пусть судьбой нашей станет.
– Жить здесь я бы не хотела, одни развалины. Его и за двадцать лет не отстроить…
– Ты про это пока не думай. Вернемся сюда, найдем друг дружку, а Город станет нашей новой родиной. В нем любовь родилась… А может, и жизнь новая, – Андрей погладил ее по животу.
…Теперь он смотрел на мутный рассвет, вспоминал минувшую ночь. Глаза его с проступившими красными прожилками были воспалены от бессонницы, впрочем как и у остальных, поспавших два-три часа. Но еще в них был живой счастливый блеск, веселые искорки и надежда.
Всю ночь шла подготовка, не стихала работа: уносили раненых, подтягивали свежие полки, технику, провода, амуницию. В разбитых корпусах оборудовали перевязочные пункты, штабы и узлы связи, посты наблюдения на верхних этажах. Слабо колыхало ночным ветерком кусочек грязно-синей ткани: скромный платочек снова оказался на подоконнике третьего этажа, чтоб больше не спускаться.
Меж строившихся пехотных колонн прошла рота танков, на башнях было выведено краской: «Дзержинец». Над открытым люком головной машины, где рядом с надписью была нарисована звезда Героя, мелькнуло лицо в шлемофоне. Сержант Ковалев пригляделся. Танкист тоже заметил сержанта с медалью на груди, его пристальный взгляд. Оба встретились глазами, разом радостно закричали:
– Михалыч!
– Не верю, старик, не верю! Быть не может!
Распахнул объятия сержант Ковалев, танкист гаркнул в утробу танка, остановив его, вылез из люка наружу. Бывшие однополчане цокнулись грудь о грудь, проклюнулись крохотные слезы.
– Давно здесь, Витек?
– Да второй день уж. А под Город нас седьмого числа перекинули. Вчера с утра до темной ночи воевали. Может, слышал?
– Нет, мы только ночью прибыли. С разгрузки – сразу
