– Она ненавидит меня, ненавидит, – шептала Эстель как в дурмане, перебирая нитки у распахнутого окна, забранного тяжёлой решёткой. Она уже две недели вязала то ли шарф, то ли покрывало, просто чтобы занять руки. – Даже не успела узнать меня, а уже ненавидит…

Иногда Эстель заходила в служебные помещения и стояла там без движения, будто привидение, пока кто-нибудь не уводил её обратно в комнаты. Обычно это была пожилая экономка Маньяна. Озабоченно качая головой и бормоча себе под нос, она усаживала Эстель за стол и подавала вязание.

– Вот так, потихоньку, – говорила она Эстель, словно ребёнку. – Смотрите, как у вас уже красиво, какие ряды ровные, а мягонько-то как!

– Где моя девочка? – однажды спросила Эстель, вдруг вскинув голову и уставившись на Маньяну. В её глазах было столько отчаяния, что Маньяна поняла: нужно что-то делать.

– Господин Холланд, – обратилась она к начальнику, когда тот вернулся из командировки. – Мне кажется, госпоже Эстель нездоровится. Надо бы, знаете ли, врача…

– Нездоровится? – зычно переспросил Холланд. – Эстель, подойди ко мне.

Последние дни на него свалилось чрезвычайно много работы, и он давно не получал вестей от Роттера, а это был, конечно, плохой знак. Всплыла история с девочкой – было совершенно непонятно, как Эстель могла скрывать это от него столько лет! Холланд был уязвлён. Подмена ребёнка ломала все планы Роттера: вместо того чтобы быстро и по-тихому избавиться от наследницы, он распотрошил чёртово осиное гнездо. Холланд не сомневался, что теперь девочки будут устранены – все трое, а также те, кто их укрывает.

И вот то, что ещё недавно казалось далёким будущим, стало реальностью: Эстель требовала от него ответа. А он мог только врать ей в лицо, что с Вероникой – какую бы из них она ни имела в виду – всё хорошо. Ложь так легко стекала с языка, что вскоре Холланд стал сомневаться в каждом своём слове. Что здесь правда, а что – обман? Действительно ли он любит Эстель или просто пользуется тем, что она не может уйти от него, как делали другие женщины? Нет, конечно, любит! А он вынужден ей врать. Но сама Эстель все эти годы бессовестно водила его вокруг пальца, значит, и он имеет право на ответную ложь.

Холланд был настолько поглощён собственными терзаниями, что совершенно не замечал мучений Эстель. Лишь теперь, благодаря Маньяне, он обратил внимание на осунувшееся лицо жены и синяки у неё под глазами и осознал, что едва не упустил главное. Веронике уже ничем не помочь, нечего и думать об этом, но Эстель – его ласковую, беспомощную, зависимую Эстель – он обязан уберечь.

* * *

На следующий день Эстель посетил тюремный врач и выписал успокоительное. Оценив потрёпанный вид начальника, он намекнул, что Холланду и самому не помешает лекарство, но тот так на него посмотрел, что доктор тут же прикусил язык.

Эстель почувствовала себя лучше. Вязание было заброшено.

– При такой чудесной погоде грех сидеть дома со спицами, милая Маньяна, – заявила Эстель, несказанно удивив экономку.

О Веронике она теперь вспоминала с улыбкой и без капли тревоги или сожаления. Маньяна подозревала, что Эстель плохо спит: ночью из её комнаты порой слышались стоны и бормотание, однако утром Эстель всегда казалась спокойной и отдохнувшей. Маньяне бы радоваться, ведь это она обратилась к господину Холланду за помощью, – однако что-то мешало. В беззаботном спокойствии Эстель было столько фальши, словно она бездарно исполняла чужую роль.

– Госпожа Эстель, вы не получали новостей от Вероники? – через несколько дней осторожно поинтересовалась экономка.

– Ах, Маньяна, ты же знаешь, что ей не дают мне писать, – ответила Эстель и передёрнула плечами.

– Да, верно, – согласилась Маньяна и, помолчав немного, добавила: – Значит, вы никогда больше не получите от неё весточки? А если приболеет? А если у неё детки будут? А если…

– Нет, погоди… – перебила Эстель, но не продолжила.

– Её что же, как будто теперь для нас нет? И нас для неё? Я просто не понимаю…

Маньяна смотрела на Эстель и выжидала. Эстель по-прежнему была спокойна, но на лице промелькнуло новое выражение, словно бы она пыталась что-то вспомнить. Промелькнуло – и исчезло.

– Маньяна, не забивай себе голову, – нахмурилась Эстель. – Когда будут новости, Уильям сообщит.

И, вежливо улыбнувшись, она встала из-за стола и удалилась в свою комнату.

* * *

За организацию питания в Алилутской тюрьме особого режима отвечала исключительно Маньяна. По большой книге, выписанной для всех государственных учреждений, она каждый четверг выбирала и заказывала продукты на неделю. Рацион был спланирован заранее, машина с доставкой приезжала на следующий день; продукты выгружали в большой кухне, где они передавались в руки поваров. Маньяна лично сверяла по списку, всё ли в порядке. Закончив, она грузила на отдельную тележку продукты, предназначенные для дома на вершине холма, и четверть часа катила её в гору по асфальтированной дорожке. Для особо опасных заключённых и для начальника, когда он был на месте, готовили отдельно.

Но иногда Маньяне всё-таки хотелось разнообразия. Она редко баловала себя: у неё не было потребности в красивой одежде или развлечениях, – но вкусно покушать она любила. Не все сладости и специи были указаны в книге поставщиков; Маньяна не могла заказать в тюрьму редкие фрукты или орехи, баранину и мягкие сыры – да мало ли на что человек хочет потратить честно заработанное жалование? И потому иногда она надевала свою самую приличную куртку гладко зачёсывала седые волосы, брала плетёную корзинку и выбиралась в город. За исключением этих прогулок, Маньяна не покидала территорию тюрьмы.

Воздух Алилута, где аромат цветов смешивался с запахом дорожной пыли, будил в Маньяне нежелательные воспоминания. Она уже не первую дюжину лет жила на этой земле, помнила королеву Венду в молодости, видела революцию, приход новой власти, реконструкцию Алилута… Стоя перед выбором десять лет назад, Маньяна предпочла изоляцию жизни в новом мире, чьи порядки вызывали отторжение, а правители пугали и запутывали своими речами. Маньяна не хотела ничего этого видеть, поэтому нанялась экономкой в тюрьму. Её взяли без проблем, несмотря на «неправильное» происхождение: тихая и неприметная женщина всегда держала своё мнение при себе и после переворота могла похвастаться самой блестящей репутацией, а именно отсутствием оной. Маньяна и не хотела ни во что вмешиваться, полагая, что её время всё равно уже прошло – прошло вместе с Флориендейлом, как длинный сладкий сон; прошло и для неё, и для Эстель. «Моя маленькая королева», –