пролетариата, но и вообще со всякой диктатурой, воспринимаемой ими как насилие, принуждение, ограничение свободы, пусть даже и вызванное объективной необходимостью. Вдобавок из милитаристско-революционной риторики марксистов-большевиков трудно было понять, каким образом должна реализовываться эта самая диктатура пролетариата – ведь последний, научившись только разрушать старое, отжившее, и привыкши видеть вокруг себя одних только врагов, вряд ли был готов в своей массе к созиданию: организовывать и управлять процессом построения нового социума. А известную бакунинскую формулу «страсть к разрушению есть вместе с тем и созидающая страсть» надо было понимать в более глубоком, философском, смысле… Большевики же, как было задумано и как показал последующий исторический опыт, полагали привлечь к управлению пролетарским государством наиболее сознательных, преданных марксистской идее рабочих, но, в первую очередь, его авангард – трудовую интеллигенцию, во главе которой находится её ядро – партия. В своё время М. Бакунин в полемике с К. Марксом провидчески выразил свои глубокие сомнения в том, что такой государственный строй будет существенно отличаться от буржуазного, поскольку интересы новой элиты будут превалировать над интересами простого народа. Коммунизм в такой марксистской интерпретации Бакунин видел лишь как казарменный, жёстко закрепляющий человека – всего лишь винтик в глобальной социальной системе.

Следует отметить, что ленинский стиль управления с его принципами и тактикой, совсем не в том смысле, который преподавался в конце XX в. в советских вузах и школах партхозактива, в начале того же века логично вписывался в русло классического менеджмента и политического маркетинга. Жесткая иерархическая пирамида под парадоксальным лозунгом демократического централизма (занявшего, по мнению большевистского руководства, середину между анархизмом и бюрократизмом) на практике требовала безусловного бескомпромиссного подчинения и не допускала полемики даже с минимальными свободными оценками, не говоря уже о критике вырабатываемых верхами управленческих решений и генеральной линии партии. Вполне логичная и оправданная жёсткость, доходящая, по сути, до жестокости, а, нередко, и до абсурда, объективно была вызвана поставленными грандиозными и беспрецедентными целями тотального развития новой общности, а также реально существующим внутренним и внешним противодействием в лице сопротивляющихся сторонников отжившего строя – белого движения, интервентов, стремящихся урвать свой кусок от впавшего в конвульсии государства, различных партий и движений (анархистов, в том числе), имеющих оригинальное, не совпадающее с большевистским видение грядущего, а также собственного многочисленного «несознательного» населения, пока ещё не понимающего своего будущего счастья и не просматривавшего путей его достижения.

Борьба с анархистами в Советской России велась долго, методично и жёстко. Новая власть не гнушалась применять в этой борьбе любые средства, включая практику провокаций внедренными в ряды анархистского движения агентами. После известного взрыва 25 сентября 1919 г. в Леонтьевском пер., 18, где располагался Московский комитет РКП(б), наступление на анархистов, объявленных врагами новой власти и пролетариата, существенно активизировалось. Многие участники движения были расстреляны, другие оказались в тюрьмах в ожидании решения своей судьбы[221]. 19 июля 1921 г. член Исполкома Коминтерна Н. И. Бухарин по поручению Политбюро ЦК РКП(б) выступил на заседании 1-го международного конгресса революционных профессиональных и производственных союзов (Межсовпрофа, Профинтерна) с информационным докладом об аресте и высылке анархистов, в котором сказал, что «анархизм в России имеет свою специфику, он опирается не на пролетарские массы, как в ряде европейских стран, а на крестьянство и играет в России «роль "Вандеи" богатого крестьянства против пролетариата». Приведя ряд фактов, свидетельствовавших о расправах банд Н. И. Махно с советскими работниками и коммунистами, Бухарин заявил: "Ни один революционер во всем мире не может требовать, чтобы мы щадили наших врагов, идущих на нас с бомбами, гранатами и т. п."». Это выступление, сводящего всю философию и идеологию такого многогранного анархизма исключительно к махновскому движению, вызвало активный протест со стороны делегации французских анархо-синдикалистов, представитель которой Анри Сиролль также сообщил о том, что группой синдикалистов из ряда стран было принято решение образовать комиссию с целью «обратиться к Советскому правительству с просьбой об амнистировании анархистов и обсудила уже этот вопрос с Лениным». А. Сиролль требовал «осуществить соглашение об освобождении анархистов (по представленному комиссией списку) из тюрем и обеспечении им права выезда под поручительство хлопотавших о них делегаций»[222].

В связи с этим показателен документ, который обсуждался и был принят на заседании Политбюро ЦК РКП(б) 23 октября 1924 г. Это – «Проект открытого письма 2-ому Интернационалу, предложенный т. [В. В.] Куйбышевым». В этом более чем ультимативном письме председателя ЦКК большевистской партии говорилось буквально следующее: «Объектом своих и "пацифистских" забот все партии 2-го Интернационала избрали группы меньшевиков, социалистов-революционеров и анархистов, которые арестованы в Советском Союзе за участие в подготовке контрреволюционных переворотов. Вопреки всем данным, подтверждающим, что эти арестованные живут в местах заключения в Советском Союзе в максимально благоприятных условиях, 2-ой Интернационал не прекращает своей кампании против СССР, противопоставляя её требованиям пролетариата об освобождении заключённых из буржуазных тюрем»[223]. Можно себе представить, что это за столь цинично прозвучавшие «максимально благоприятные условия», тем более что многие из этих арестованных были к тому времени уже либо расстреляны, либо умерли в заключении. Характерно здесь и косвенное свидетельство того, что маховик массовых репрессий против оппозиции большевизму бывших соратников по революции уже в послевоенное мирное время стал набирать свои обороты под всякими чаще надуманными, а порой – нелепыми и абсурдными, предлогами и основаниями. А постоянная забота РКП(б), а затем – ВКП(б) о чистоте своих рядов заставляла в поисках внутренних врагов за те или иные возможно случайно или неудачно высказанные мысли и идеи вешать ярлыки «анархиста», «синдикалиста», «оппортуниста» и пр. на своих коллег-однопартийцев, а потом публично их критиковать, шельмовать, подвергать остракизму, арестовывать, пытать и расстреливать. К реальным же анархистским теориям и движениям многие из них, как правило, никакого отношения не имели.

Особое место в деятельности Коминтерна начала 1920-х гг. занимала работа не только по усилению влияния коммунистических идей в международном рабочем движении, но и расширения с этой целью рядов интернационалистов-коммунистов. А при существовании в это время, как говорилось выше, сразу нескольких Интернационалов, опиравшихся каждый на свой электорат, актуальной становилась задача создания единого рабочего фронта, в рамках которой Исполком Коминтерна и принял 18 декабря 1921 г. «Тезисы о едином рабочем фронте и об отношении к рабочим, входящим во II, 2½ и Амстердамский Интернационалы, а также к рабочим, поддерживающим анархо-синдикалистские организации». В тезисах предлагалось всем Интернационалам совместно с Коминтерном обсудить вопрос о практических единых действиях рабочих организаций, особенно в связи с Вашингтонской конференцией и угрозой войны. При этом как в ИККИ, так и в руководстве РКП(б) исподволь лелеяли надежду этой соглашательской тактикой единого фронта