Первая неделя нового года проходит словно в тихом, пустом сне. Моя фея рассеянна: насыпает соль в сахарницу, подает вместо чая заваренный табак и по три раза на дню теряет свою остроконечную шляпу. Этци отказывается говорить и посещать школу для высокопоставленных дочерей. Вместо этого лежит в своей постели и притворяется больной. В первый школьный день Каникла тщетно ждет, что школьная подруга Анчилла заберет ее в школу. Кажется, будто сани, которые обычно подъезжают к нашим воротам каждое утро, поглотил снежный пейзаж.

Каникла свято верит в простую случайность, но – когда прибывает в школу на санях, взятых напрокат, – натыкается на стену молчания. В ее присутствии слова одноклассниц переходят в таинственный шепот, сопровождаемый взрывами злорадного смеха. Эту печальную историю я извлекаю из обрывков разговоров, доносящихся из комнаты Этци, когда Каникла после школы жалуется сестре на свои страдания.

Эти страдания, однако, встречают мало понимания со стороны Этци, ведь нелепое неприятие со стороны одноклассниц вряд ли можно сравнить с потерей единственной великой любви. Каникла же не дает обесценить свои страдания и яро протестует. Состязание, кому приходится хуже, постепенно набирает обороты и заканчивается тем, что на следующее утро Каникла тоже отказывается вставать с постели. Я беспрекословно принимаю ее решение к сведению. Так мы, по крайней мере, сэкономим деньги на прокате саней.

Что касается меня, то я колеблюсь между неверием и сожалением. Даже аннулирование нашего брака вряд ли может пошатнуть мою уверенность в любви Испе́ра. И все же слова императора преследуют меня днем и ночью. «Эта девица навсегда останется в прошлом, – говорил он. – Договорились?»

Вряд ли в жизни Испе́ра есть еще одна девушка, от которой император так сильно хочет избавиться. Испе́р согласился, что я должна остаться в прошлом, – видимо, в качестве платы за нечто более важное, чем наша любовь. Может, это безопасность Амберлинга, а может, и моя жизнь. Что, если император узнал обо мне слишком много? Что, если плененный Вайдфарбер, в конце концов, рассказал ему, что я – дочь Короля-Призрака, и поэтому Испе́ру пришлось выбросить меня из своей жизни ради спасения.

Возможно, все так и есть, но меня это отнюдь не радует. Три ночи подряд я сопротивляюсь искушению вновь заглянуть в водную гладь. Но на четвертую уступаю. Проведя в постели несколько бессонных часов, я прокрадываюсь в сад, ломаю затвердевшую снежную корку и с помощью половника загружаю свою добычу в самую большую вазу для фруктов, которая есть в нашем доме. Мне нужна хорошая глубина, потому что узнать я хочу много!

То, что в течение следующего часа я почти без движения лежу на ковре в своей башенной комнате и словно одержимая не свожу глаз с огонька свечи, отражающегося в водном зеркале, в безумной надежде, что оно явит мне Испе́ра, немало говорит о моем состоянии. Мои конечности коченеют, веки становятся все тяжелее и тяжелее, а сердце то ускоряет свой стук, словно в лихорадке, то еле-еле слышно. Я сейчас занимаюсь полнейшей чушью. Однако именно эта чушь однажды подарила мне знание, которое сделало меня мудрее, и с тех пор мучает каждый день.

Мои глаза невольно закрываются, и я ненадолго проваливаюсь в сон. Замечаю это, когда, слегка наклонившись вперед, чуть не теряю равновесие, отчего тут же просыпаюсь. Подперев голову руками и заспанно моргая, вижу, как отражение свечи в водной глади понемногу становится расплывчатым. Золотистый свет и темнота ночи смешиваются на поверхности воды, приобретая причудливые очертания. Я еще больше подаюсь вперед и сосредотачиваюсь на изображении.

Картина, которая предстает моим глазам, тут же прогоняет последние остатки сна: мерцающий отблеск пламени вырисовывается на коже мужского тела. Насколько могу судить, этот мужчина ласкает женщину, которая обвивает его ногами, и они оба с равным удовольствием предаются плотским утехам. Мужчина поднимает голову, и я задерживаю дыхание. В темноте мне удается различить лишь смутные очертания, но этот силуэт настолько мне знаком, что я чуть ли не вскрикиваю от ужаса.

Женщина тянется к мужчине, он целует ее в шею и разворачивается ко мне спиной. Золотистый свет блуждает по знакомым мускулам, лопаткам, веснушкам. Я почти окунаю лицо в воду, внимательно всматриваясь в изображение, и издаю стон облегчения. Никаких шрамов! На спине этого мужчины нет ни одной зарубцевавшейся раны. Это Перисал – или тот, кого я до недавнего времени считала Перисалом.

– Какое счастье! – благодарно бормочу я, потому что, если бы я увидела Испе́ра с другой женщиной, это уничтожило бы меня.

– Что это было? – спрашивает мужской голос из темноты позади пары.

Брат-близнец Испе́ра не отвечает, ему рот нужен для других дел, прервать которые затруднительно. Когда ему, наконец, удается выпрямиться, я вижу рядом с принцем и его любовницей светловолосого мужчину. То, как в свете пламени открывается взору его обнаженное тело, настолько впечатляет, что я не знаю, отвести ли мне стыдливо взгляд или всмотреться в изображение еще внимательнее.

– Я только что услышал, как кто-то что-то сказал, – говорит блондин, фамильярно поглаживая кожу Перисала. – Клянусь.

– И что он сказал? – спрашивает брат Испе́ра.

– Она! – поправляет его блондин. – Это был женский голос. Я смог разобрать только одно слово – счастье.

Тряхнув головой, я сижу над своей вазой для фруктов и с трудом могу поверить в услышанное. Невозможно, чтобы мой голос был так отчетливо слышен в Толовисе – или где там брат Испе́ра развлекается с этими двумя!

Я наблюдаю, как Перисал в свете пламени напряженно морщит лоб. Он смахивает со своего лица потные локоны и так напоминает мне Испе́ра, что я ловлю себя на том, как нюхаю воду в вазе, надеясь уловить его запах. Но ничего не чувствую – только сердце колотится так, что едва не выпрыгивает из груди, когда вижу лицо своего возлюбленного, хотя передо мной совершенно незнакомый человек.

Внезапно лицо, в котором вязнут все мои чувства, резко поворачивается ко мне. Взгляд Перисала будто бы направлен мне прямо в глаза. Он видит меня! Я испуганно отшатываюсь назад и хлопаю рукой по водной глади в фруктовой вазе. Изображение разлетается на мельчайшие осколки, словно треснувшая корка льда. Поверхность воды медленно успокаивается, пока на ней не остается только слегка мерцающее отражение пламени свечи.