– И как это было? – тихо спросил Савелий. – Говорят, завязать с мякотью нельзя.

– Можно. Берешь – и завязываешь. Я, например, мясо ел. Пять раз в день. Тошнило, в обморок падал. Давился, но глотал. Сало, баранину жирную… И водку хлестал. Так продолжалось почти два года. Потом полегчало.

Герц помолчал и спросил:

– Ты веришь, что китайцы перестанут платить?

– Еще бы.

– Но это же катастрофа. Что с нами будет? Четыре пятых населения разучились работать. В Москве растет третье поколение профессиональных бездельников. Как они выживут, если китайцы объявят дефолт?

Годунов пренебрежительно скривился:

– Кто захочет – выживет. Например, этот болван Пружинов легко выживет. Он тяжелый человек. И даже, наверное, плохой. Завистливый. Но он умеет трудиться, он выживет. Мальчишка Филипп без памяти влюблен в себя, но он тоже выживет. Валентина выживет непременно, она твердая, как железо. Она даже на ощупь твердая…

– Старый селадон, – с отвращением пробормотал Герц.

Годунов улыбнулся, глотнул из своего стакана.

– Выживут многие. Но не все. И не большинство.

– Выживут сильные, – шепотом предположил Савелий.

– Разумеется, – кивнул Годунов. – Выживут лучшие. Те, кто умеет терпеть и адаптироваться. Но лучших, уважаемый шеф, мало. Надо, чтобы выжили и другие. Худшие. Они тоже нужны обществу. Ленивые, глупые, бессильные, кроткие необходимы. В Библии сказано: «Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю»… И вот их – слабых, кротких – всегда особенно жаль. При любом катаклизме именно огромная масса слабых принимает на себя основной удар…

– Гарри, – перебил Савелий, – а я, по-твоему, какой? Сильный или слабый?

– А сам ты как думаешь?

– Э нет, Годунов. Так не пойдет. Мне интересно твое мнение. Школьный товарищ, единомышленник, однокорытник, исчезает на тридцать лет. Потом я его нахожу, отмываю от грязи, высмаркиваю, предлагаю интересное дело, а он, видите ли, не может ответить на простой вопрос. Давай говори. Какой я теперь стал? Сильный или слабый? Только без вранья.

Гений рассмеялся. Когда-то Герц знал Гарри Годунова как смельчака, охотника за истиной. Теперь его суждения представляли собой сокрушительную смесь цинизма и демагогии.

– Мужскую силу, – сказал гений, – считают по бабам. Сколько баб у тебя было, настолько ты и силен. Но ты не напрягайся, не веди подсчеты. Важно не только количество, но и качество.

«Насчет баб – это он правильно мне напомнил», – подумал Савелий и с достоинством произнес:

– По количеству я середнячок. А качество было разное… Впрочем, не важно. Иди к черту, Годунов. Джентльмен никогда не пересчитывает своих женщин.

– Ха! – Годунов съехал из положения сидя в положение полулежа. – Я не джентльмен. Я сочиняю книги, я вне систем и оценок. Я пьяница, хам, экстремист, подонок, житель пятого этажа…

Савелий кивнул и засобирался:

– Сиди тут, пьяница. А я отъеду. Ненадолго. Срочные переговоры. Вернусь через три часа.

4

– Зачем я тебе нужна? – спросила Илона между выдохами. – Я девушка с двадцать первого этажа. Я никогда ничего не делала. И не буду делать. Я ничего не знаю. Я нигде не была. А ты весь в работе, в мыслях каких-то… Серьезный, богатый…

– …людоед, – подсказал Савелий.

– Да. Людоед. А людоеды с травоедами дел не имеют.

– Я тоже не имею с тобой дел. Я с тобой сплю. Да и то – днем. И потом: я не настоящий людоед.

– Вы все такие, – протянула Илона. – Ненастоящие.

– Что значит «все»?

– Ну… Ты ведь у меня не один.

– Да, – пробормотал Герц. – Перекрестное опыление.

– Что?

– Ничего. Надеюсь, нас хотя бы не слишком много.

Илона открыла глаза, подняла к лицу ладошку и стала загибать пальцы. Когда все пять сжались в кулачок, Савелию стало неприятно.

– Не продолжай.

– Ты первый начал.

– А зачем тебе… чтобы нас было много?

Девушка улыбнулась:

– Дурак. Много – это много. Это хорошо. Это лучше, чем мало. А мало – это плохо. Понятно? А еще говорят, людоеды умные… – Она закрыла глаза. – Вот так, ага. Медленнее. Да. Ты хороший людоед. Только глупый. Наверное, мало воды пьешь. Тебе хорошо?

– Очень.

– Тогда отвечай на мой вопрос.

– Я забыл его.

– Зачем я тебе нужна?

– Потом скажу.

– Нет. Говори сейчас.

Савелий стал думать, что ответить. Думать не хотелось.

Собственно, за этим он сюда и приходил. Чтобы не думать. Здесь от него этого не требовали. Здесь это считалось глупым занятием.

Дом был дешевый, с тонкими стенами, и он слышал, как рядом, в соседней квартире, кто-то играл на губной гармошке.

Илона была великолепна абсолютным растительным великолепием. Находясь рядом с ней (чем ближе, тем лучше), он ощущал восторг и уют. В ее мире отсутствовали идеи как таковые, и когда она наклонялась над ним или он над ней, было слышно, как потрескивают в ее голове думаемые ею простые мысли, одна или полторы. Впрочем, каждая мысль, как правило, тут же озвучивалась.

Восторг и уют – да. Все просто и надежно сцеплено меж собой. Зачем куда-то идти, если можно не ходить? Зачем ложиться спать, если не хочется? Зачем выключать телевизор – пусть будет, жалко, что ли?

Отсутствовали полутона, исключения из правил, сомнения, недоговоренности, двусмысленности. Отсутствовали все слова длиннее четырехсложных. Если бы Савелий заговорил с девчонкой о «недоговоренностях» или «двусмысленностях», она бы просто ничего не поняла.

Пока не освоил ее трехсложный язык – «хорошо», «плохо», «приятно», «неприятно», – он то и дело натыкался на ее беспомощно-насмешливый взгляд.

Если Илона не понимала его речь, она тут же называла его дураком. И Савелий с наслаждением соглашался. Действительно дурак. У него все сложно, длинно, извилисто – у нее просто, точно и коротко. Кто из двоих дурак?

Зато теперь он знал, что только самое примитивное по-настоящему сексуально.

Она не рядилась в эротическое белье, не жгла благовоний, не умащивала себя туалетными водами. Ей было лениво накладывать макияж и кокетничать. Ей было лениво одеваться, и Герц, толкнув не имеющую замка дверь, обычно находил девчонку полностью готовой к употреблению. Иногда в спальне сидела ее приятельница Елена, зашедшая исполнить единственный уважаемый тут гигиенический ритуал – причесывание. Сначала Илона приводила в порядок Елену, потом Елена – Илону. У обеих волосы достигали талии. Им было лениво стричься.

Причесавшись, смотрели «Соседей». Хозяйку полутемной квартирки подключил «друг» Моисей пиратским образом, в обход общего кабеля. Она могла смотреть все, но трансляция из ее квартиры не