операцией по спасению седой лекарки.

Обоих Сперанских унесли на носилках. Ирэн тоже уложили. Почти насильно. И Лысый в довершение ко всему приставил к ней конвой.

— Идем! — скомандовала дама в белой шапочке. — Старайтесь не отставать. Если чувствуете, что не можете идти, сразу говорите.

Не успели мы покинуть пятачок, на котором развернулся бой, как туда уже заспешили уборщики с метлами, ведрами и тряпками — убирать последствия происшествия. Мне это показалось очень странным: ведь обычно место преступления стараются сохранить в первозданном виде до прибытия криминалистов или как там должна называться аудиториумская служба правопорядка.

Почему Лысый так торопился все убрать? И если в Аудиториуме хотят скрыть подробности случившегося, то как они свяжут языки абитуриентам?

— Ой!

Я остановился и согнулся от резкой боли в голове. Словно в висок воткнули раскаленную спицу. Боль была такой силы, что я едва не упал.

— Юноша! — вскричала медичка. — Что с вами?

Я хватал воздух не в силах ей ответить. Голова горела так, что я не ощущал ничего, кроме этой адской боли. Сила внутри меня тревожно закипала, не зная, как реагировать.

Ко мне кто-то подбежал — но я увидел лишь ноги в ботинках. Кто-то схватил за плечи, удерживая от падения. Перед глазами все поплыло, серый асфальт и желтые листья превратились в грязные пятна…

Стало темно.

***

Мрак начал понемногу отступать. Откуда-то с периферии сознания доносились голоса: несколько женских — взволнованных, один мужской — спокойный, низкий. Кто-то торопливо куда-то бежал: топот каблуков бил по ушам как набат.

Я осторожно открыл глаза и поморщился. Голова гудела. Дрожащий свет люминесцентных ламп на белом плохо прокрашенном потолке.

Осторожно, стараясь не делать резких движений, я повернул голову. Какое-то подобие палаты. Слева, справа и впереди — белые шторки. Я лежал на кровати в собственной одежде — сняли только куртку и ботинки да закатали рукав левой руки, из вены торчала игла катетера. От катетера тянулась трубка капельницы — мешок уже наполовину опустел.

Справа за шторкой кто-то тихо постанывал, и вокруг больного мелькала едва заметная тень медсестры. Слева — видимо в той стороне был то ли пост, то ли вход — переговаривались люди. Судя по площади потолка, помещение было немаленькое.

— Что с Денисовым? — прогудел низкий мужской голос.

— Еще не пришел в сознание, — ответила ему женщина. — Исчерпал резерв, множественные легкие физические повреждения. Перелом лучевой кости правой руки — уже сращиваем. Что с разумом, пока не ясно: менаталисты до его сиятельства еще не дошли.

— Ясно. Как прибудут, ставьте Денисова первым из студентов. Нам не нужны проблемы с его семьей.

Женщина тяжело вздохнула.

— Есть и более тяжелые…

— Но менее знатные. Вы же понимаете, Ольга Юрьевна… К слову, как Сперанские?

— Братьев сможем отпустить на домашнее лечение — успеем подлатать здесь. А девушку придется транспортировать в стационарный лазарет. Или подержать у нас пару дней.

— Братья в сознании? — уточнил мужчина.

— Да, оба. Готовы перевести в соседнее помещение.

— Хорошо. Пригласите к ним менталистов. Пусть начнут работу по подготовке… К выписке.

Значит, я был прав. Они будут обрабатывать абитуриентов ментально, чтобы держали языки за зубами? Интересно, как именно? Просто сотрут часть воспоминаний или поставят блок, чтобы об этом невозможно было рассказать?

Кто-то приблизился к моему отсеку, и я уронил голову на подушку, закрыл глаза и притворился спящим. Лучше пока не высовываться.

Я услышал движение шторки на карнизе, кто-то заглянул, помедлил несколько мгновений, а затем вышел.

Продолжая лежать с закрытыми глазами, я судорожно соображал, как выйти отсюда, сохранив память. Рано или поздно они поймут, что я очнулся. Или сами меня разбудят — в конце концов, я не особо-то и пострадал. А вырубился наверняка просто от усталости. Да и резерв выскреб до дна.

Притвориться, что ничего не запомнил? Вряд ли поверят и полезут проверять. Поставить блок на память самому? Наверняка сломают. Менталисту уровня Радаманта это бы удалось, но мне — едва ли. Все же я сам до конца не понимал принципа того, что творил с мозгами той же Ирэн. Против обученного менталиста противопоставить нечего.

— Соколов еще не очнулся, — доложил тонкий женский голосок.

Мужчина зашелестел бумагой.

— Как проснется, немедленно доложите. О нем его превосходительство особенно интересовался.

— Что нам сказать родственникам?

— На территорию их все равно не пустят. И пусть этим вопросом занимается администрация, — проворчал мужчина. — Нам не до этого. Могу предложить сообщить, что некоторые абитуриенты пострадали в ходе прохождения испытания, и заботу об их состоянии на себя берет лазарет Аудиториума. К слову, мы не особенно и солжем.

— Хорошо. Передам.

— Спасибо, Юленька.

Снова застучали каблучки — шаги удалялись. Я аккуратно приоткрыл один глаз и попытался встать. Забыл о капельнице и чуть не вырвал иглу резким движением. В голове начинало понемногу проясняться.

Ботинки стояли под кроватью — уже хорошо. Но только вряд ли я смогу уйти незаметно. Перед выходом пост, и просто так меня не выпустят. Еще и паспорта не было — наверняка забрали, когда поместили в палату. Так что даже если уйду сейчас, вычислят и найдут быстро.

Значит, будем действовать в обход.

Отбросив мысли о самостоятельном побеге, я улегся на жесткую подушку и закрыл глаза, концентрируя остатки ментальной силы.

“Вальтер Макарович!” — воззвал я к Корфу. — “Это Михаил Соколов. Вы меня слышите?”

Ответа долго не было. Я тянулся снова и снова, пытаясь пробиться сквозь вечный магический шум Аудиториума. Лекари трудились над исцелением больных, менталисты чистили мозги абитуриентам, и от всех этих действий фонило так, что я с трудом мог удерживать канал связи.

“Михаил, слышу”, — отрывисто, словно с помехами, ответил Корф.

“Матильда рассказала вам об инциденте?”

“Да”.

“Слушайте меня внимательно. Я в лазарете на Полигоне. Администрация хочет скрыть информацию о случившемся. Всем будут чистить память. Я не смогу рассказать вам всего ментально — не сдюжу”.

“В двух словах?”

“Работа Радаманта. Я видел его на Полигоне. Говорил с ним. Он заставил людей драться друг с другом”, —мышцы лица начало сводить судорогой, а кожа головы стала неметь — признак того, что ментальное общение меня перегружало. Но, стиснув зубы, я продолжил. — “Все уже закончилось. Пострадавшие в лазарете, нас много. Я сделал вид, что еще не очнулся, но они до меня доберутся, и тогда…”

“Я понял”, — оборвал Пистолетыч.

“Что мне делать?”

“Играть в коматозника. Я попробую что-нибудь придумать. Отбой”.

Я шумно выдохнул, когда канал связи разорвался. И тут же заткнул себе рот ладонью — еще не хватало так глупо себя обнаружить. Так, Миха,