Шрифт:
Закладка:
Именно в эту секунду Локкарт вдруг вспомнил о ящике письменного стола. Он вспомнил об этом, не обнаружив в поясном карманчике жилетки ключа от верхнего ящика, который всегда держал при себе. Видимо, в спешке, из-за воплей Муры и барабанного стука Робинса в дверь, он позабыл его закрыть. Роберта точно ознобом прохватило.
— Пойду спрошу Мэри, не нужна ли ей помощь. — Роберт поднялся, заглянул на кухню, потом прошел в кабинет, открыл ящик. Книга была на месте. Локкарт пролистал ее, нашел шифр на той же 31-й странице, закрыл книгу и запер ящик на ключ, положив его в карман. Он впервые поступил столь неосмотрительно и был этим недоволен. Хотя в Хиксе и уж тем более в Муре он был уверен, но нарушение секретной инструкции, которую ему неукоснительно приказал исполнять Бальфур, проступок серьезный.
— Тебе не нужна помощь, дорогая? — ласково спросил он, заходя на кухню. — Извини, что тебе приходится заниматься этой грязной работой.
Роберт обнял ее, крепко прижал к себе, и Мура поцеловала его в щеку. Это было как наваждение: она мгновенно пробуждала страстное желание, едва он прикасался к ней. Вот и сейчас Локкарт уже дрожал от нетерпения. Его рука скользнула вдоль ее бедра, а потом проникла под платье, ощутив прохладное шелковое белье, резинки, на которых держались чулки, — все в ней возбуждало его. Губы Роберта уже ласкали мочку ее уха, а это всегда приводило Муру в возбуждение, и она томно, еле слышно простонала, покоряясь его воле.
— Ты с ума сошел! — улыбаясь, прошептала она. — Сейчас кто-нибудь войдет…
— Никто не войдет, — прошептал он, прижимая ее к стене, задирая ей платье и пытаясь расстегнуть пояс с резинками — это постоянное препятствие на его пути. И не только с Мурой.
— Отбивные сгорят, — вместе с тихим стоном вырвалось у нее, и это остановило Локкарта. Он, как резиновая камера, из которой выпустили воздух, вдруг резко ослабил свой напор и отвел в стороны руки. Роберт был жадноват. А отбивные ему обошлись на рынке в сто двадцать рублей. Он купил шесть штук, ровно по числу приглашенных, исключив даже Хикса, который был в театре. Муру это покоробило. И потом, это были не те отбивные, которые подавали в «Ярс» — большие куски мяса, занимавшие полтарелки, а совсем небольшие, словно предназначенные для детей. Но Мура ни взглядом, ни жестом не выказала своего раздражения, когда Роберт возвратился с рынка. Сейчас же одно упоминание о пропавших отбивных, о выброшенных на ветер ста двадцати рублях вмиг отрезвило Локкарта, и он отодвинулся от Муры. Она поправила платье, подошла к сковороде и подняла крышку. Она, конечно же, слукавила: слабое пламя керосинки вполне позволило бы им сделать все, что хотел Роберт, но Мура при всей своей моментальной возбудимости не любила этой сучьей спешки, что опять же обожал Локкарт. Если уж предаваться телесным наслаждениям, то не спеша, долго и не на грязной кухне, где в нос шибает запах подгорающего подсолнечного масла, не говоря уже о том, что нетерпеливый Робинс обязательно приползет сюда и увидит занятную картинку.
Роберт поправил бабочку, съехавшую набок, провел рукой по волосам, погладил Муру по спине и, не выдержав, снова прижался к ней.
— Стоит мне прикоснуться к тебе, и я уже хочу тебя, — прошептал он.
— Возвращайся к гостям, а то неудобно. — Мура ласково погладила его по щеке, улыбнулась. — У нас будет еще много времени, чтобы насладиться друг другом.
— Да-да. Я люблю тебя! — прошептал он. — Я тоже тебя люблю.
Локкарт вернулся к гостям. На лице Муры вспыхнула грустная улыбка. Она тяжело вздохнула, зная, что рано или поздно Роберт забудет закрыть ящик. И ключ, который для нее изготовили и должны были передать на днях, теперь не понадобится. Это, конечно, нехорошо, что она шпионит за Робертом, он все же ей нравится. Они с самого начала не ставили друг другу никаких условий, понимая, что у каждого где-то есть семья, дети, обязательства, их прибило плотной волной событий, и они не стали сопротивляться неожиданно вспыхнувшей страсти. Пусть она и подобна бабочке-однодневке. Но еще только полдень, и до вечера так далеко. Кажется, что очень далеко.
Из гостиной послышались громкие голоса, и Мария Игнатьевна прислушалась к тому, о чем говорят мужчины. Верховодил уже снова Робинс, упрекая Каламатиано в беспардонности.
— Нельзя так разговаривать с наркомом по военным и морским делам! — рокотал он. — Одно дело, когда Роберт высказал свою точку зрения в узком кругу, другое — когда ты, начальник Информационного бюро, бросаешь это в лицо самому наркому! Ну шлепнули они анархистов, ну гордятся этим, да и черте ними! Мы здесь сторонние наблюдатели и пока, надо заметить, пользуемся различными привилегиями от новой власти. Они выдают нам пропуска для беспрепятственного проезда куда угодно, приглашают на обеды, выслушивают наши советы, а мы со своим уставом лезем в их монастырь!.. Что, разве не так?
— Мне рассказывали, как эти люди Петерса в кожаных тужурках устроили пальбу в цирке, — заговорил тихим голосом Каламатиано. — И все из-за того, что один из клоунов. Бим-Бом, позволил себе мило покритиковать чекистов, которые расстреляли на рынке спекулянтов. В зале случайно оказались двое опричников Дзержинского. Они, не дав ему договорить и выхватив револьверы, полезли на арену, чтобы его арестовать. Зрители поначалу их приняли за ряженых и даже захлопали, подумав, что так построен сам номер, но клоун, быстро сообразив, чем для него это может закончиться, пустился наутек, через зал. Чекисты открыли пальбу, началась паника, давка, а многие пришли в цирк с детьми. Потом оттуда вывозили трупы. Вот чем закончилось цирковое представление. Разве
