— Да, суммы, — продолжал Волков. — Думаю, что больших денег мне не потребуется, но десять тысяч — хотя бы — мне были бы полезны.

И тут Алоиз Тиммерман всплеснул руками:

— Десять тысяч? Помилуйте, добрый господин…, — он засмеялся. — Уж не думаете ли вы, что я богатей какой? Коли думаете, то напрасно, у меня таких денег нет. Мне и пяти лет не хватит, чтобы такую сумму скопить.

Ну, это он, несомненно, врал. Ведь в этаком богатом торговом городе нищеброду такой важный пост нипочём не занять. Волков в этом не сомневался и напомнил бургомистру:

— Но ведь вы говорили, что ежели я выхлопочу для вас ту землю за рекой, то и мой интерес будет учтён.

— Верно-верно, — кивал глава города. — Было такое, было, говорил вам, и сейчас скажу, что обязательно вы получите то, что я обещал, но лишь после того, как сделка будет завершена. Денежки нужно провести через решение городского сената, а наши сенаторы весьма скупы и недоверчивы, уж очень они не любят платить деньги вперёд. Так что ваше интересное предложение неосуществимо. К моему глубочайшему сожалению.

— О, вот как? — генерал сделал вид, что удивляется. Ему-то казалось, что их прошлый разговор имел немного иной смысл. — Видно, я что-то позабыл.

— Что тут скажешь? — теперь бургомистр откровенно ехидничал. — В наши с вами годы память уже совсем не та, что прежде. Я недавно хотел позвать дочь, чтобы принесла мне грелки к постели, так и не сразу вспомнил, как её зовут. Это родную-то дочь! Стоял, как выживший из ума старик, и вспоминал, — Тиммерман сидит в своём кресле, кутается в шубу, тянет одну руку к жаровне и посмеивается. И сразу не поймешь, над кем — над собой или над собеседником. Теперь Волкову уже можно было и закончить этот разговор, всё было ясно, ни в какой сделке с герцогом горожане больше не заинтересованы, они сделали ставку на войну, на приход войска еретиков, но барон решил всё-таки продолжить.

— Так, может быть…, — говорил барон тоном немного заискивающим, — выделить… ну, хотя бы пять тысяч для продвижения дела. Сумма для вашего богатого города совсем невелика.

И тут уже бургомистр не выдержал, он перестал посмеиваться и с усталостью в голосе и заметной долей презрения во взгляде сказал:

— Нет у нас денег, генерал, нет, да и наперёд сенаторы давать не дозволяют; вот коли дело сделаете, так и получите, а нет — так и Бог с ним с тем берегом.

Волкова бы оскорбил его тон, не будь он заранее готов к такому, а Тиммерман, словно желая ещё уязвить его, добавил, опять же с высокомерием:

— А теперь прошу простить меня, у меня ещё много дел.

На это Волков лишь поклонился ему и пошёл прочь из холодной, продуваемой злыми ветрами ратуши. Всё это было ему неприятно, но некоторые выводы из сего разговора он сделал.

* * *

Вечером он опять был у Сыча. Это была последняя ночь перед турниром, и барон желал знать, всё ли идёт по плану. И Фриц Ламме его успокаивал:

— Ой, экселенц, ну и дело мы устроили, думается мне, половина города записалась на поединки.

— Не преувеличивай, — махнул на него рукой генерал; он-то прекрасно понимал, что большая часть горожан про это событие если и слышала что, то краем уха.

— Ей Богу, экселенц, — божился помощник, — ещё день был, а в списках было сто двадцать участников… А потом ещё люди приходили, записывались. И все места на помосте для богатых персон уже раскуплены. Распорядитель Гайвельс говорит, что все стоячие бесплатные места уже утром будут заняты.

— Это хорошо, хорошо, — именно на подобное Волков и рассчитывал, чем больше будет народа, тем ожесточённее будут схватки. И тем громче будет резонанс всякого, даже мелкого, конфликта. — Ты со всеми судьями встретился?

Тут Сыч немного замялся, даже вздохнул:

— Ещё с одним не поговорил. А вот ещё один… Старый дурак деньги брать отказался. Дескать, я всегда судил по чести, и теперь седины позорить не стану. Уж я и так с ним, и эдак, а он ни в какую, такая честная сволочь попалась, аж противно.

— Ладно, чёрт с ним, найди последнего судью обязательно.

— Найду, найду, — кивает Фриц Ламме. — Только вот теперь волнуюсь из-за этого старого дурака.

— И чего?

— Да вдруг болтать начнёт. Дескать, что турнир нечестный, и на меня лаять будет.

— Бог с ним, — как раз это генерала волновало мало, — пусть что хочет болтает, главное — чтобы остальные судьи не подвели. Нам главное — чтобы хоть одна потасовка завязалась и чтобы после неё распорядители зачинщика с турнира удалили, а уж до того, что будет этот честный судья после болтать, нам никакого дела нет.

— Ясно, ясно, — кивает Сыч.

— А где мальчишка? — спрашивает барон. — Он, что, спит, что ли?

— Ну уж — спит…, — усмехается помощник, — он за деньгой пришёл ещё за час до вашего прихода. Спрашивал про вас раза три: не пришёл? Не пришёл? Сейчас позову.

Ёган обрадовался, когда вошёл в комнату и увидел Волкова, он заулыбался и низко поклонился:

— Здравствуйте, господин, храни вас Бог.

— И тебя, и тебя…, — отвечал барон. — Ну, рассказывай, что видел, куда ходил нынче твой подопечный.

— Подопечный? — не понял мальчишка, явно не знавший такого старинного слова. — Это кто?

— Дурень, — усмехается Сыч, — это тот, за кем ты следил.

— А, богослов Вермер? — теперь парень понял. — Так почти всё так же, вот только утром он не читал проповедь в молельном доме, сидел дома, а потом на своей повозке с кучером поехал в магистрат…

— В магистрат? — удивлялся генерал. — Чего это он каждый день туда ездит? Уж не работает ли он там?

— Не знаю, может, и работает, — пожал плечами Ёган. — Но сидел он там с книгами, там все с книгами сидели, там… там книг этих тьма, огромные ящики с книгами, стоят у стен, до самого потолка всё книги и книги, — он на мгновенье задумался. И вспомнил: — Там библиотека. Я хотел посмотреть да погреться, но меня оттуда выпер