Жителей обуял тихий ужас. Откровенно говоря, нам не пришлось встретить в жизни ни одного человека, кто бы испытывал положительные чувства к «серому кардиналу» — второму после Брежнева лицу в партии и государстве, отвечавшему за работу средств массовой информации, цензуру, культуру, искусство, высшее образование и школу, за идеологическую подкованность и моральную устойчивость каждого из нас. Это еще что? Михаил Андреевич, не «стесняясь», отдавал приказы о взрывах кафедральных соборов и депортации народов, организовывал гонения на демократически настроенную интеллигенцию, изгнание Солженицына, ссылку Сахарова и т. п. Особое негодование у осведомленной части народа вызывало его маниакальное стремление заткнуть рот Высоцкому, как «вредному и опасному товарищу».

Конечно, вряд ли у III Интернационала «грехов» было меньше, чем у того же Суслова, но именно последний ассоциировался у нас с сонмом партийных самодуров, усердно «поливавших великодержавным дезодорантом пропотевший зипун» страны Советов, уже катившейся в тартары и остро нуждавшейся в реформах. Складывалась парадоксальная ситуация, когда надо было отстаивать прежнее, весьма сомнительное название улицы (III Интернационала) и всячески противиться ее переименованию в пользу Суслова.

Но, кто ж не знает, что отстаивать любую, даже праведную позицию в условиях властного единоначалия может только наивный идиот (как говорится, спорить с начальством — все равно, что мочиться в штаны на морозе — приятно только первые пять минут). Собранная в едином порыве разъяренных жителей петиция к властям города осталась и вовсе незамеченной, и вскоре улица официально приобрела распрекрасное название «проспект Суслова». Кроме чувства омерзения, в нем, по мнению некоторых, содержался элемент даже некого благозвучия — дескать, уже проспект, а не улица! (Кстати говоря, спустя годы у автора объявился очаровательный коллега — профессор Суслов, и если бы это произошло несколько раньше, кто знает, может быть, градус неприязни к его однофамильцу был меньше?).

Новый всплеск эмоций пришелся на ... привинчивание мемориальной доски в честь партийного вурдалака. Кажись, Талейран изрек примерно следующее: не следуй первому чувству — оно искреннее, а потому глупое. Так вот, первой реакцией было поручить сыну Игорю вместе с его другом Димой под видом строительных рабочих прийти в сумерках со складной лестницей и отвинтить, на хрен, злосчастную доску, а затем раздробить или смять в укромном месте с помощью обыкновенной кувалды. Но охлажденное здравомыслие подсказывало: не суйся в эту опасную авантюру — она чревата последствиями и, паче чаяния, приведет к уголовной статье, не говоря уже о подставе собственного ребенка. Этого нам только не хватало!

Мимолетную радость жителям доставило поразительное головотяпство градоначальников: мемориальную доску сгоряча «присобачили» к дому на углу с проспектом Ветеранов, а это здание, как оказалось, вообще не принадлежало проспекту Суслова. Вышел неприятный для городской власти конфуз. На наше достаточно едкое письмо по этому поводу пришлось ответить самой заместительнице председателя Ленгорисполкома N, притом лично по телефону— это было неслыханное дело! Извинившись за досадное головотяпство и поблагодарив за «чуткость» и «небезразличие», она заметила, что вот некий гражданин, тоже член партии, жаловался как-то «не по делу», так ему так всыпали по пятое число, что него навеки отпала охота писать жалобы. Такой был изысканный намек «оглоблей». Ну, а я, дескать, прав, но должен, видимо, кое о чем задуматься.

Есть у Пушкина прелестное выражение: «чином от ума избавлен». Так вот властные «чины» продолжали гнуть свою поганую линию, и, как выражается сегодня молодежь, «лохматить бабушку». Ради мемориальной доски, прикрепленной растяпами на чужой дом, было решено соединить два дома в одно строение, создав для жителей уже не ментальное, а вполне реальное неудобство, связанное с фактическим изменением их собственного адреса (прежде всего, сменой номера квартиры). Читатель, особенно возрастной, согласиться, что изменение адреса, особенно в то время, когда письма были, чуть ли не единственным способом поддержания контактов с родственниками и друзьями за пределами родного города, было настоящей катастрофой. Хотелось взять в руки ружье, но его не было...

На этом первый акт нашей байки подошел к концу, но ее залихватское название обязано событиям, развернувшимся вокруг проспекта с неприличным названием уже после того, как грянули роковые девяностые, пришла эпоха малиновых пиджаков, ваучеров, финансовых пирамид, в которой Михаилу Андреевичу уже не находилось места. Развернулась кампания по новому переименованию улиц, и, слава Богу, что это случилось тогда — иначе проспект Суслова, чего доброго, мог быть назван в честь Чубайса, Семибанкирщины или даже Васьки Шандыбина.

Вот тут-то нам и пришла в голову феноменальная идея — предложить топонимической комиссии Петербурга свежее, лишенное всякого идеологического подтекста, название проспекта. На советских картах города нетрудно было обнаружить остров Гладкий, находившийся у Угольной гавани (сейчас протока, отделявшая остров, кажется, засыпана, и остров утратил свою «идентичность»). Если провести перспективу от проспекта Суслова к заливу и немного напрячь воображение, то можно было утверждать, что он как бы «упирался» в остров Гладкий. Именно этот аргумент был предложен члену топонимической комиссии профессору Файбусовичу Эрнесту Львовичу для продвижения нашей идеи о переименовании проспекта Суслова в Гладкий проспект. Время «малиновых пиджаков» требовало каких-то компенсаций, поэтому членам комиссии в качестве вознаграждения был гарантированно пообещан целый ящик .. .коньяка.

Надежды на положительное решение вопроса, честно говоря, было немного, и то, что предложение не только было вынесено на обсуждение комиссии, но и поставлено на голосование, явилось для нас приятной неожиданностью. По утверждению профессора, оно не добрало всего лишь двух голосов для победы: в конечном счете, проспекту было присвоено нынешнее название «Дачный». Еще тогда нас посетило смутное сомнение, в том, что Эрнест Львович, как человек в высшей степени интеллигентный (и, к сожалению, трезвенник), выполнил вторую нашу просьбу— объявить во всеуслышание об обещанном коньячном вознаграждении. Видит Бог, в то время — время тягот и лишений, эти два голоса точно были бы в нашем «кармане».

И тогда бы автор (Гладкий) жил-поживал на Гладком проспекте (ах, какие приятные «понты»!) и вряд ли бы съехал с него прочь когда-нибудь. А так пришлось съезжать — в знак протеста: обидно, все-таки!

(В этой байке все — правда, за исключением последней фразы).

42. О ЧАЕПИТИИ В ТАНЗАНИИ

В конце 60-х гг., окончив институт и получив право преподавания географии, кто на английском, кто на французском, а кто на немецком языке, вчерашние студенты взволнованно паковали чемоданы, готовясь попробовать себя на учительском поприще в экзотических странах так называемого «третьего мира». Сколько было ожиданий, надежд и трепета! Кажется, первый десант был высажен в Алжире — в стране социалистической ориентации, что, как бы, само по себе гарантировало