– Пойдем со мной, – продолжала дама, – приди и раздели со мною все, чем я владею.

– Госпожа, как вы ни богаты, но нет у вас могущества того человека, что недавно побывал здесь: вы не могли бы, подобно ему, сделать бедного богатым, глупца мудрецом. К тому же, говорил он мне, без знака креста добрые дела не делаются, а я не вижу его на ваших парусах.

– Ах! – ответила дама, – какое заблуждение! И ты это знаешь лучше, чем кто-либо, ведь ты испытал без счета горестей и разочарований с тех пор, как принял эту новую веру. Ты отверг все радости, все наслаждения; вспомни об ужасах твоего замка: Сераф, твой шурин, из-за них лишился чувств, и жить ему осталось лишь несколько дней.

– Как! неужели вам ведомы столь печальные новости о Насьене?

– Да, я их знаю; в тот самый миг, когда ты был похищен, его настиг смертельный удар; однако мне не составит труда вернуть тебе твои владения и твою корону; стоит лишь тебе пойти со мною, чтобы не умереть здесь с голоду. Я хорошо знаю того, кто притязал на умение делать черное белым, а злодея добрым: это колдун. Некогда он был в меня влюблен: я ему не вняла, и ревность заставила его искать способы лишить моих друзей тех удовольствий, которые я им дарую.

Эти слова сильно впечатлили Мордрена; видя, что она осведомлена о том, что с ним случилось, он не мог не поверить отчасти в сказанное ею.

– О чем тебе еще размышлять? – вновь заговорила дама. – Подойди и дай проводить тебя туда, где ожидают твои истинные друзья. Но не мешкай, ибо я отплываю.

Мордрен не находил ответа, не смея ни противиться, ни соглашаться с тем, что она требовала. Между тем дама подняла якорь и удалилась, произнеся вполголоса: «Лучшее дерево то, что приносит поздние плоды». Эти слова вывели Мордрена из задумчивости; он поднял голову и увидел, что волны разбушевались, поднялась ужасная буря, а ладья исчезла в пенном вихре.

Сожалея, что не спросил у этой прекрасной дамы, кто она и откуда, он вновь обратился к тому, что она ему изъясняла: что никогда он не обретет ни радости, ни мира, пока будет хранить свою веру; он вообразил себе богатства, почести и преуспеяние, коими располагал долгое время; те ужасы и невзгоды, что ему сопутствовали с той поры, как он принял крещение; и вот, наконец, сердечная смута повергла его в почти безысходное отчаяние.

Приумножая его трепет, на море свирепствовала страшная буря. Боясь, что его захлестнут неистовые волны, Мордрен с трудом взобрался по скале до темного зева пещеры. Он хотел войти в нее, дабы укрыться от ветра, дождя и волн, как вдруг ощутил, что его удержала неодолимая сила, словно бы две руки резко ухватили его за волосы. Настала ночь, и ему чудилось, что он низвергнут в бездонную пропасть; не в силах более страдать, он лишился чувств и упал в обморок, от которого очнулся только с возвратом дня, когда море улеглось, а дождь, град и ветер затихли. Тогда он сотворил крестное знамение, поклонился на Восток, в сторону Иерусалима, и долго молился. Поднявшись, он увидел, как к нему приближается ладья с тем прекрасным мужем, что посетил его в первый раз.

Тот упрекнул его за сомнения и за потворство, с коим он дал себя увлечь женской красоте. Не на глаза свои должно было ему полагаться, но на голос своего сердца. Только сердце и подобало спрашивать, ибо глаза – зрак тела, а сердце – зрак души.

– Эта женщина, что предстала пред тобою столь прекрасной и богато одетой, была стократ прекраснее, когда вошла в мой дом; она имела в нем все, чего желала, и ни в чем ей не было отказа. Я и вправду сильно ее любил; но она понадеялась превзойти меня самого в величии и могуществе. Ее гордыня погубила ее, я изгнал ее из дома, и с той поры она пытается выместить обиду на всех тех, кому я дарую особые милости; все средства для нее хороши, чтобы сделать их такими же грешными и столь же несчастными, как она сама.

После отплытия Святого Духа, ибо это был сам Бог, вернулась прекрасная женщина или, правильнее, демон, обернувшийся ею. Еще на мгновение сумела она поколебать веру Мордрена, ложно известив его о смерти Серафа и Сарацинты и открыв ему несметные богатства, коими была полна ее ладья; но она не склонила его последовать за нею. Назавтра Мордрен, изнуренный голодом и усталостью, увидел подле себя черный хлеб, который схватил поспешно. Когда же он жадно подносил его к губам, то услышал, как воздух полнится шелестом, словно все обитатели неба слетелись над его головой. Одна птица, виду самого диковинного, вырвала хлеб у него из рук. У нее была змеиная голова, черная и рогатая, с глазами и зубами красными, будто тлеющие угли; шея дракона, грудь льва, ноги орла и два крыла, из коих одно, росшее вровень с грудью, крепостью и обликом своим было подобно стали, разящей, как самый острый меч; другое, посреди спины, было бело, как снег, и шумливо, как буря, колеблющая ветви высочайших деревьев. Самая же оконечность хвоста являла собою пламенеющий клинок, способный сразить любого, кто до него коснется.

Ученые мужи говорят, что птица эта появляется единственно тогда, когда Господу угодно внушить целительный ужас грешнику, коего Он любит. При ее приближении все прочие птицы небесные обращаются в бегство, словно сумерки перед солнцем. В ее натуре – пребывать одной на свете. Однако рождаются они в числе трех, будучи зачаты без соития. Когда мать отложит три яйца, изнутри ее снедает ледяной холод, и вот, чтобы дать им проклюнуться, она прибегает к посредству некоего камня, называемого пиратит[219], который находят в долине Эброна[220]; ему свойственно нагревать и сжигать все, обо что его потрут. Если касаться его бережно, он сохраняет свою изначальную теплоту, и как только птица находит оный, она поднимает его со всею предосторожностью, кладет в свое гнездо и трет с такою силой, чтобы он возжег гнездо и вынудил яйца расколоться. Тотчас, воспламенясь от деяния, ею предпринятого, мать обращается в пепел, который ее новорожденные пожирают за неимением иной пищи. Рождаются два самца и одна самка; желание обладать самкой обращает обоих братьев в смертельных врагов. Они бросаются