Раскаты грома были уже совсем рядом. Но судя по тому, что они еще отставали от молний, Колька понял: настоящая гроза еще впереди. Он даже посчитал время, за которое гром добегал, докатывался до него: разрыв между молнией и раскатом был в четыре секунды. Это соответствовало примерно четырем километрам.

В глубине шалаша было уже совсем темно. Колька, боявшийся темноты, испуганно поежился и подполз к самому выходу. Но спиной все равно чувствовал ее. И ему стало казаться, что пока он бегал за коровой, в шалаш кто-то забрался.

— Полкан, Полкан! — позвал Колька.

Ослепительно сверкнула молния, пушечно ударил гром.

«Дядя Аким, наверное, в деревне переждет», — Колька судорожно глотнул воздух.

Дождь шумел так, словно через лес двигалось войско. Колька поджал под себя ноги и сидел ни жив ни мертв; от одной мысли, что сзади, в глубине шалаша, кто-то затаился в темноте, кожа на спине покрывалась мурашками.

Неожиданно стало ослепительно светло, и тут же грянул гром. Вершина высокой ели, стоявшей на отшибе, вспыхнула, словно спичка, и переломилась.

Колька увидел, как Милка, стоявшая под соседней елью, метнулась в гущу дождя.

— Куда? — испуганно выкрикнул он и, схватив кнут, вылетел из шалаша.

Рубаха и брюки промокли в одно мгновение.

Колька не чувствовал, как больно хлестнули по щекам, по спине упругие струи дождя. Он видел только надвигающийся черный лес, глухо шумевший и постанывавший под тяжестью обрушивавшегося ливня.

При вспышках молнии деревья словно бы разбегались в стороны. А потом наступала темнота, и казалось, что кроны сосен сдвигаются над Колькой.

Кто-то сильно толкнул под коленку. Колька испуганно присел. Черный лохматый зверь кинулся ему на грудь и теплым языком лизнул прямо в нос.

— Полканушка! — чуть было не заплакал от радости Колька. — Полканушка, Милка убежала… Где она, Полканушка?..

Пес отскочил от Кольки и шмыгнул вправо. С ним стало как-то полегче. Колька прибавил шагу и смотрел только на мелькающий между кустов хвост Полкана.

Полкан остановился, посмотрел на Кольку.

— Ты чего? Давай, ищи!

Пес вильнул хвостом, шмыгнул вбок и растворился в струях дождя.

— Полкан! Полкан! — истошно завопил Колька.

Такого предательства он не ожидал. Впереди, по бокам и за спиной возвышался лес. Промокший, дрожащий от страха и холода, Колька уже плохо соображал: куда идти? где выход из леса?

— Трус! Трус! — сказал он себе. — Подумаешь, Полкан бросил? Да ты сам уже не маленький! Куда он бежал?

Колька примерно вспомнил направление, по которому вел его пес, и снова шагнул в темноту. Мокрые ветки цеплялись за его рубашку, царапали лицо, но Колька не чувствовал боли, он шел и шел, попадая ногами то на кочки, то цепляясь за корни. Он уже не плакал — слез не было. И даже темнота не казалась такой страшной, как прежде. Колька хотел одного — найти во чтобы то ни стало Милку.

Неожиданно лес кончился.

— Где это я? — Колька остановился.

Дождь уже стихал. На дальнем горизонте обозначилась светлая полоска неба.

Слева виднелась какая-то деревня. «Неужели к Семеновке вышел? До нее же километров десять…» — Колька оглянулся и в кустах увидел коров. Почуяв, что дождь кончается, они медленно выходили из леса. Крайняя корова была очень похожа на Милку: такая же черная и на лбу — белая звездочка.

Колька не удержался и позвал:

— Милка!

Корова подняла голову и отозвалась.

— Милка! — громче позвал Колька.

Корова направилась к нему.

— Милка, ты? — радостно кинулся ей навстречу Колька. Он хлопал ее по бокам, дергал за уши, и, понимая его радость, корова доверчиво тыкалась теплой мордой ему в лицо, шершавым языком лизала щеки, лоб.

— Милка, дура ты баловная, — обхватив ее рукой за шею, опасаясь, как бы она снова не сбежала, Колька пошел с ней к стаду, приговаривая:

— Нашлась, дуреха. Ну чего ты испугалась-то? Подумаешь, гроза. Она за лето раз сто бывает…

Сбоку выскочила черная лохматая собака. Милка вырвалась из Колькиных рук и побежала в стадо.

Колька не сразу узнал Полкана. Тот, высунув язык, смотрел на него, от его мокрой шерсти шел пар.

— Стыдно стало, что меня бросил? Прибежал! — радостный Колька уже готов был простить Полкану его предательство. А тот и не чувствовал за собой никакой вины, вильнул хвостом, словно все было нормально, и побежал по краю стада.

Колька посмотрел на деревню и узнал в ней свою родную Ивановку.

— Эгей-гей! — донесся до него знакомый голос дяди Акима.

Колька бегом кинулся на него.

Дядя Аким в прилипшей к телу мокрой рубашке, черных от воды брюках стоял возле шалаша. В руках он держал Колькин кнут.

— А ну живо раздевайся, а то простудишься и подхватишь ангину. Быстро в шалаш! — скомандовал дядя Аким.

— Кнут… Кнут мой откуда?

— Полкан принес.

— А-а… — понимающе протянул Колька.

Пастух разжег костер, быстро вскипятил в котелке чай. Колька согрелся.

Коровы мирно паслись на поле. На кустах сушились рубашки и брюки.

— Сильно струхнул? — весело спросил Кольку дядя Аким.

— Было, — искренне признался тот.

— Ты, брат, учти, что корова, если испугается, бежит по кругу. В лес ее никакими силами не затащишь. Она тоже леса боится.

— Особенно я испугался, когда меня Полкан бросил. Вернее, не бросил… — поспешно поправился Колька.

— Он вывел тебя на опушку, — сказал дядя Аким. — Он, брат, никогда в беде не оставит.

Даже кнут принес, — вспомнил Колька.

— Да. А вот кнут пастуху терять негоже, — слегка пристыдил Кольку дядя Аким и, заметив, как тот сразу пригорюнился, успокоил:

— Но это между нами. По совести говоря, я в молодости тоже разок забыл его.

Колька повеселел. В тот вечер он вернулся в деревню немного другим человеком. Правда, приятели особых перемен в нем не заметили.

— Хватит тебе за коровами бегать, — увидев Кольку, запричитала мать. — Я уж и на пасеке была, и аспирин купила. Из-за этого мопеда все здоровьишко загубишь. Купим мопед и дело с концом!

— Я осенью еще посмотрю, что купить, — рассудительно проговорил Колька. — Может, фотоаппарат.

— Как фотоаппарат?

— Фотография — дело серьезное. А мопед мне, вроде бы, ни к чему. У меня теперь ноги крепкие. Могу километров шесть без передышки пробежать…

Меду с теплым молоком Колька выпил, потому что любил мед, а от аспирина отказался. Он был уверен, что теперь никакая ангина ему не страшна.

Ранним утром в дальнем конце деревни дядя Аким напевно вывел:

Ты заря ль моя, зорюшка…

С другого конца Ивановки ему ответил Колькин рожок: