— Может, они просто не знают о твоем существовании.

— В любом случае, это будут очень дальние родственники. Можно сказать, совсем чужие люди. Так что — точно нет.

— Кора — тоже дальняя родственница. Дочь двоюродного брата моего отца. И что? Мы общаемся иногда.

— Мне кажется, это совсем другое дело.

— А мне кажется, в тебе говорит гордыня.

— Ладно. Пусть так, — соглашаюсь, потому что хочется поскорее сменить тему. — Но о Голландии я всё равно давно мечтала. Даже не верится! — я снова улыбаюсь. — Огромное спасибо! А давайте, я вам ужин просто так приготовлю?

— Не надо, — он проводит рукой по волосам и поднимается с дивана.

— Как хотите. Тогда я пойду?

— Иди. Или…

Заминка. Сердце почему-то начинает биться быстрее.

— Или — что? — еле слышно переспрашиваю я.

— … или я всё-таки сыграю для тебя, София.

Он подходит к роялю. Присаживается на стул и открывает крышку. Наклоняет голову, словно к чему-то прислушиваясь. А потом слегка касается клавиш, и тишину заполняет мелодия — нежная и пленительная. Такая волнующая, что я почти перестаю дышать.

Она совсем не похожа на музыку в соборе. Тогда я была растрогана до слёз, а сейчас меня охватывает странное, необъяснимое чувство, какого я ни разу в жизни не испытывала.

Подхожу ближе.

Сначала Марк трогает клавиши осторожно — будто поглаживает, ласкает, и они тихим стоном отзываются на его прикосновения. Потом движения становятся всё настойчивее, мелодия — всё пронзительнее и ярче.

Вспышка — и музыка уже не просто музыка. Она — откровение, слияние, единение.

Каждой клеточкой чувствую силу натяжения струн.

Пульс учащается. Во рту пересыхает. Острое, пугающее томление возникает внизу живота и жарким потоком заполняет тело.

Не могу оторвать взгляда от рук Марка, от его длинных пальцев… и вдруг вспоминаю: он снимал с меня одежду! Прикасался ко мне — как сейчас прикасается к этим клавишам!

В голове помимо воли возникают образы.

…Марк расстегивает пуговицы моей ночной рубашки.

…Медленно опускает бретельки.

…Стягивает рубашку с плеч.

…Пальцы проникают под тонкую ткань, и…

Ноги подгибаются.

Хватаюсь за рояль, чтобы не упасть. Закусываю губу, чтобы не закричать от отчаяния.

Что со мной?..

Кажется, от колебаний струн воздух раскаляется и вибрирует, отзывается в теле дрожью, сладкой и мучительной.

Сжимаю бедра, желая, чтобы эта пытка поскорее закончилась.

Чтобы никогда не кончалась.

Закончив играть, Марк со стуком закрывает крышку — будто ловушку захлопывает — и смотрит на меня со странной усмешкой.

— С-спасибо, — голос срывается, я закашливаюсь.

Что ж такое? Сама себя не узнаю.

— И это всё, что может сказать ценительница музыки?

— Н-не знаю… — шепчу я пересохшими губами и снова закашливаюсь.

Нет, так не пойдет. Надо взять себя в руки. С силой впиваюсь ногтями в ладони.

— То есть… я имела в виду… представить не могу, что творилось в душе человека, который написал эту музыку. Это… такая боль… такой надлом, — я с трудом подбираю слова.

Марк поднимается со стула и подходит к окну. В задумчивости смотрит на улицу. Лучше бы он не поворачивался сейчас ко мне. Но он поворачивается.

— Знаешь, кто это написал?

— Рахманинов?

— Нет.

— Прокофьев?

— Понятно. В музыке ты не разбираешься.

— Я сказала, что люблю музыку, но не говорила, что хорошо в ней разбираюсь.

— Автор — норвежский композитор Рольф Лёвланд.

— Странно, но мне почему-то эта мелодия кажется русской от первой до последней ноты. Думаю, она идеальна для экранизации русской классики. Так и представляешь: князь Мышкин у постели мертвой Настасьи Филипповны. Или Митя Карамазов, кричит — не виновен! — когда его уводят после приговора. Или строки Есенина: «Я устал себя мучить бесцельно…»

— А может, другие строки? «Как в смирительную рубашку мы природу берём в бетон…», — в голосе опять заметна усмешка.

Да он надо мной издевается! Надо было сразу уходить.

— Ещё раз спасибо, но я очень устала и хочу спать. Спокойной ночи, — я разворачиваюсь к лестнице и чуть ли не взлетаю на второй этаж.

Может, не стоило так обрывать разговор, но общаться с Майером дальше просто невыносимо.

Забегаю в спальню. Захлопнув дверь, зажмуриваю глаза и прислоняюсь к стене.

Зачем, зачем я всё это затеяла? Дала ему еще один повод считать себя дурой.

Переодеваюсь в пижаму и ложусь в постель. Но стоит закрыть глаза — и снова вижу длинные пальцы, поглаживающие клавиши…

Тело горит и ломит как при температуре, меня как будто бросают то в огонь, то в ледяную прорубь. Сердце бешено колотится. Я уже не пытаюсь разобраться в своих ощущениях — просто мечтаю заснуть.

Но это не так и просто. Через час пижама мокрая — хоть выжимай. Хорошо, что кроме пижамы я прихватила ночную рубашку, иначе пришлось бы спать раздетой.

Поднимаюсь с кровати и иду в ванную. Принимаю прохладный душ, переодеваюсь и возвращаюсь в спальню.

Душ не помог — мне по-прежнему жарко. Трудно дышать. Жутко хочется пить.

Пытаюсь открыть окно — не выходит. Расстегиваю пуговицы — лучше не становится. Решаю спуститься на кухню, выпить воды.

Я знаю, что моя рубашка похожа на платье. Белое хлопковое летнее платье. Думаю, ничего ужасного не случится, если пойду в ней. Да и Майер всё равно уже спит: как-никак, три часа ночи.

Выхожу в коридор и тихо спускаюсь по лестнице. Направляюсь на кухню и с наслаждением выпиваю два стакана воды, а потом… ноги сами несут меня в гостиную.

За окном слышен шелест ветра. Маятник часов ритмично двигается, поблескивая в темноте. Лунный свет растекается по черной глянцевой поверхности рояля.

Чувствую, как меня снова охватывает непонятное волнение. Приближаюсь к роялю. Осторожно открываю крышку. Одной рукой касаюсь клавиш, а другую кладу на грудь, и вдруг…

— София, ты что делаешь?

В ужасе отскакиваю от рояля. Нечаянно цепляю стул, он с грохотом падает на пол.

Трясущимися руками пытаюсь застегнуть пуговицы рубашки.

Марк (я даже не слышала, как он вошел!) стоит у входа в гостиную и невозмутимо наблюдает за моим смятением. Из одежды на нем — лишь спортивные штаны, а на плечи наброшено белое махровое полотенце.

— А в-вы… вы-то что тут д-делаете?

— Вообще-то, я был в душе.

— К-кто же ходит в душ по н-ночам?

— Э-э-э… ты?

— Я?

— Я слышал, как шумела вода наверху.

Кошмар!

— Н-ничего не знаю. Я спустилась попить…

Марк подходит ближе. Замечаю, как на его шее, груди и животе блестят капли воды. Влажная кожа, влажные волосы… и влажный блеск в глазах.

— …но уже возвращаюсь назад, — я отвожу взгляд и пытаюсь проскользнуть к