ничего справедливого. — Я работала. Усердно. Я уверена, ты не поймешь. — Я одарила его насмешливой улыбкой. — Между репетициями, выступлениями, помощью с оборудованием и переездами с места на место я была слишком занята, чтобы развлекаться. Я проводила все свое время, работая и мечтая о мести. И я рисовала. Видишь? У меня есть хобби. За эти годы я использовала десятки альбомов для рисования.

Его губы сжались, выражение неуместное на лице, которое обычно озарялось весельем или жестокостью.

— Какая печальная жизнь. — Но он сказал это не дразнящим тоном.

Он сказал это с искренностью.

Шок от этого — ужас от всего этого заставил меня замолчать.

— Я, конечно, приветствую месть. — Его рот скривился, что было ближе к выражению, которого я привыкла от него ожидать. — Но я видел твои альбомы для рисования. Это не было хобби. Это было не весело. Это была одержимость.

Мои движения стали резкими, когда я держала голову над водой. Он просматривал мои альбомы для рисования? Он открыл мой сундук и рылся в моих вещах? Как он посмел? Это было мое личное дело.

— Итак, работа и месть? Это действительно все? — Он склонил голову набок. — Когда ты смеялась? Когда ты улыбалась не для своей аудитории? Когда ты начала получать удовольствие от своей жизни и окружающего мира?

С сокращением каждого слова мое дыхание становилось немного глубже, немного тяжелее. Я отплыла от него.

Морщина между его бровями углубилась, когда он искал мой пристальный взгляд.

— Все это так… незначительно. И все же, ты даже этого не видишь, не так ли?

Что, он ожидал, что я соглашусь с ним? Ему не понять. Он был принцем. Что, черт возьми, он знал о том, что требуется для жизни в реальном мире и зарабатывания денег?

Мои ноги коснулись песчаного грунта, и я продолжала пятиться, нуждаясь в том, чтобы увеличить дистанцию между собой и самыми жестокими словами, которые он когда-либо мог мне сказать. Если бы я осталась, я могла бы попытаться забить его до смерти голыми руками, и мы все знали, чем это кончится.

— У тебя должна быть большая жизнь, Зита. Огромная. Не то низкорослое существо, за которым ты ухаживала.

Я открыла и закрыла рот, но остроумного ответа не последовало. Я развернулась и шлепнулась на берег, брызжа кровью.

— Пошел ты.

Эти слова разрывали мне горло, потому что они означали, что в этой битве я проиграла.

ГЛАВА 26

Я почти не разговаривала с ним до конца дня. Только резкие, отрывистые замечания. Его жалость широко распахнула меня, позволив жгучей соленой воде просочиться внутрь.

Возможно, было еще хуже, что его, казалось, не раздражало мое тихое, но вдумчивое поведение. После заплыва он настоял на том, чтобы вытереть меня толстым пушистым полотенцем, все это время наблюдая за мной с маленькой складочкой между бровями.

Я собиралась убить его.

Даже не из мести, просто чтобы остановить этот взгляд.

К тому времени, когда мы вернулись во дворец, еще раз загадочно вздремнув во время поездки, настало время обеда. Вместо того, чтобы есть с остальными, мы сели за круглый стол в отдельной столовой рядом с его спальней. Он закончил первым и исчез за дверью.

Когда он ушел, я смогла дышать. Я навалилась на стол, схватившись за его край.

Я ненавидела его.

Добрые гребаные боги. Я ненавидела его даже больше, когда он был милым, чем когда он был жестоким.

Или, может быть, это было одно и то же. Может быть, он пытался сменить тактику, чтобы заставить меня отступить, или потому что он понял, что так будет больнее. В конце концов, я ему понравилась. Послать его нахуй не было частью злонамеренного подчинения.

Я отправила в рот еще одну порцию еды и заставила себя прожевать и проглотить, хотя на ощупь она была суше, чем песок с пляжа. Мне нужно было топливо, если я собирался продержаться достаточно долго, чтобы уничтожить его.

Когда я наконец оторвала взгляд от своей пустой тарелки, то обнаружила, что он стоит в дверях, скрестив руки на груди, и наблюдает за мной.

Я отказалась спрашивать вслух, но вопрос клокотал внутри. Почему он уставился?

Сжав челюсти, я выдержала его взгляд и ответила на этот вызов своим собственным.

Уголок его рта лениво приподнялся.

— Я приготовил тебе ванну. Подумал, что ты захочешь смыть соль со своей кожи и волос.

Я коснулась косички, которую завязала, чтобы убрать непослушные пряди от лица. Хрустящая, а не мягкая и гладкая. Я поморщилась.

Он отступил, устремив на меня тяжелый взгляд.

— Пойдем.

Но прежде чем мы добрались до ванной, кое-что новое в спальне привлекло мое внимание. Низкий кофейный столик перед камином был покрыт…

Я притормозила и пригляделась повнимательнее.

Карандаши, чернила, ручки, уголь. Стопка новых альбомов для рисования. Тюбики с красками. Баночки и кисти.

Почти так же сильно, как мое тело жаждало шелка и обруча, мои пальцы чесались взять карандаш.

Он никогда не проявлял никакого интереса к живописи.

— Что это?

Он остановился в дверях и пожал плечами.

— Твои наброски были хороши. Я подумал, что ты, возможно, захочешь продолжить. Особенно теперь, когда у тебя есть необходимые вещи. — Он одарил меня прихорашивающей улыбкой, весь такой ослепительный и красивый.

Я долго рассматривала художественные принадлежности. Было ли это ответом на отсутствие у меня хобби? Пытался ли он развлечь меня? Пытался ли он сделать что-то приятное для меня?

Это раскрылось во мне, как расправляющееся крыло, готовое к полету.

И я это возненавидела.

По крайней мере, когда он был ужасен, я могла ненавидеть его и растворяться в этом.

Не это. Что бы это ни было.

Он исчез в ванной, и я, скрестив руки на груди, последовала за ним.

Комната была тускло освещена — никаких волшебных огоньков, покачивающихся в воздухе, но множество свечей освещали каждую поверхность. Их мерцающий золотистый свет окутывал все теплом, отбрасывая мягкие тени. Древесный аромат сандала и лаванды плыл сквозь пар. В конце ванны стоял низкий табурет.

— Я не думала, что фейри используют свечи.

Он обошел ванну с другой стороны и повернулся ко мне. Если раньше он был богом солнца, купающимся в этом сиянии, то теперь он был созданием рассвета, окаймленным мягким светом и тенями, одинаково темным, ярким и невероятно красивым.

У меня перехватило дыхание.

— Я слышал, что люди предпочитают их. Подумал, что так тебе будет удобнее, пока ты моешься. — Он указал на ванну, темнота в его глазах потяжелела.

Насколько… продуманно.

Он мог быть таким вдумчивым, таким добрым, таким милым, каким ему хотелось, но это не изменило бы того факта, что он убил мою сестру. Я цеплялась за эту мысль, впивалась в нее ногтями, как будто это было единственное, что могло остановить меня от падения в какую-то ужасную пропасть.

Я сняла бархатное платье, болезненно ощущая его пристальный взгляд, пока развязывала каждый бантик. Когда