Опухоль

С одной стороны, я еще более обогатился концентрированными мыслями, точно уран. С другой стороны, опухоль – отличный повод для тортика.

– Вам как обычно? – спросила девушка.

– Нет, у меня опухоль, – улыбнулся ей я. – Так что мне как обычно, только в два раза больше.

Видели бы вы ее глаза. В этот момент в ней случилось что-то такое, чего я не могу объяснить. В них в одно мгновение точно зародилась и умерла Вселенная, а после уже на месте отсутствующей Вселенной осталась только простерилизованная обязанность выдать заказ и принять деньги. Естественно, она сказала: – Мне жаль.

Естественно, я сказал: – А мне нет.

На улице почувствовал брызги. Думал, что попал под дождь, а оказалось, стену мыли. И то, что еще минуту назад было на стене, оказалось на мне. Теперь стена чистая, а я в ней. Точно местами с ней поменялся.

– Не за что, – сказал я стене и посмотрел на небо. А там совсем высохло. Дожди не шли уже несколько недель. И куда подевался дождь? Может, застрял на границе, и его не пропускают таможенные облака? Синее, но сухое как стеклянная пустыня.

Когда я сел в пустой вагон, держа в руке пакет с двойным «Порционным», я все же не выдержал:

– Ты все слышала, да? – почти торжествуя, обратился я к опухоли. – Тебя еще можно вылечить!

Та промолчала и молчала всю дорогу. Мне даже стало немного одиноко. У меня всегда так. Когда кто-то, кто может говорить, не говорит, я чувствую себя еще более одиноко, нежели я бы был в полном одиночестве. Конечно, полная глупость, но мешает. В такие моменты даже как-то прислушиваться начинаешь. Вот и я ехал и слушал.

Стук рельс звучал как-то особенно по-металлически. Как если бы кто-то с одинаковой периодичностью задевал десертной ложкой тарелку с тортом, разрезая один кусок за другим.

– Ты так и будешь молчать? – пользуясь отсутствием людей, громче электрички спросил я у опухоли. – Да что с тобой?!

– Тот человек… – расстроенно произнесла опухоль. – Он хочет убить меня. Мне страшно, – дрожащим голоском прибавила она.

– Вот, значит, как мы теперь заговорили, – усмехнулся я, откинувшись на спинку. – Убить ее хотят, понимаешь ли… Нет, опухоль, это Ты хочешь меня убить. Ты.

– Ничего я не хочу, – пропищала она.

– Тогда зачем? – я оттолкнулся спиной от спинки. – Зачем ты это делаешь?

– Я не знаю, – потух ее голосок. – Но я не хочу умирать…

– А я, значит, хочу!? – я даже рот разинул от такой наглости. – Вот пойду и вырежу тебя.

– Чем же твоя жизнь так отличается от моей? – недовольно фыркнула она.

– Как это чем? Ты всего лишь опухоль, – справедливо заметил я.

– А ты всего лишь человек, – справедливо заметила она.

– Я целый человек! А у тебя даже глаз нет…

– А у тебя они есть? – она всхлипнула и замолчала.

В пустом вагоне опять стало слишком тихо. Я слушал, как кто-то стучит чайной ложкой о тарелку и смотрел на вспышки пролетающих мимо тортиков. Этот, наверное, шоколадный. Каким же будет следующий. Еще немного, и я бы научился считать станции по количеству пролетающих между ними десертов, но опухоль отвлекла меня от подсчетов.

– Прости меня, – неуверенно, словно проверяя, можно ли, произнесла она. – Я не должна была так говорить. Просто я тоже хочу жить. Я же в некотором роде только что родилась. Совсем недавно.

– Но ты же…

– Ну и что! – перебила меня она. – Если я опухоль, значит, по-твоему мне жить не хочется?

Я призадумался.

– Хочется, наверное… но…

– Но и вот! – пискнула она.

– Ничего и не вот, – передразнил ее я, покачав головой. – Ты же понимаешь… что живешь только благодаря мне, – сделал я объективное замечание. – Если я не начну лечение, то я… умру (и все-таки какое же это неприятное это слово, даже хуже, чем рэп). А если… умру я, то и ты тоже, верно?

Теперь уже она призадумалась, а в сердце заболело.

– Наверное, ты прав, я не думала об этом… так.

Она опять замолчала. И я вместе с ней. Абсолютно не знал, что сказать, и, более того, не знал надо ли вообще. Общаться с опухолью для меня было в новинку. Все было так странно, что я забыл, что еще еду, а не нахожусь где-нибудь еще. Я забыл о времени и пункте назначения. Вагон – единственное, что напоминало о существовании. Его вспышки, его стук, его промежуточное состояние.

– А это больно? – вдруг нарушила она металлический ритм. – Это… твое лечение. Я очень боюсь боли… правда, – дрожавшим голоском произнесла опухоль.

– И при этом делаешь больно мне, – напомнил я.

– Я не виновата! – во весь голос вскрикнула она впервые.

Я даже с сиденья подскочил, я и не предполагал, что она так умеет.

– Думаешь, я хотела родиться опухолью? Думаешь, я выбирала? Лучше бы уж родилась собакой…

– А мне-то что с этого? Пожалеть тебя? Если ты родилась опухолью, это не значит, что я теперь умереть должен!

– Ещё как значит, – прогнусавила она.

– Ну и гадина ты, конечно, – заключил я. – Тебе далеко до собаки. Собака бы так не поступила. Собака друг человека…. А ты… ты просто опухоль.

«Порционный»

И все-таки, несмотря на привычку перекладывать друг на друга мытье полов, еще сохраняется в человеческом существе что-то объединяюще-социальное. Я убежден в этом. Оно будто вшито в наш биологический чип. Бывают ситуации, буквально обязывающие нас к общению (даже если нет необходимости делить пол). Тогда все складывается естественно и непринужденно, точно само собой. Если же, попади в такую ситуацию, не начать тот естественный (как восход солнца) диалог, то на его месте начнется неестественная тишина. И, боги, что может быть хуже той тишины, что посылает на социальный чип этот тревожный ток. Два магнита с разными полюсами просто не могут не притягиваться. Это закон природы. То же касается и двух людей,