– Здорово звучит, ничего не скажешь.

– Это семья, Луиз. Семейные отношения редко бывают здоровыми.

А Кларк… Несмотря на нашу нерушимую взаимную привязанность, мы постоянно доставляли друг другу кучу неудобств. Для аутиста он был очень настойчив в поисках контакта, но любое взаимодействие должно было проходить на его условиях. Он превращал меня в подобие любимой игрушки, в то время как я, оторванная от дел, из последних сил скрывала раздражение, которое вызывали во мне стремительные скачки его сознания. Следовать за ними порой было выше моих сил. Все попытки призвать его к порядку и принять мои условия неизменно влекли за собой буйный протест. Иногда мне казалось: если мой сын и любит меня, то лишь потому, что все наши бурные ссоры мгновенно вылетают у него из памяти.

Кстати, если за четыре дня Кларк и заметит, что меня нет рядом, возможно, он сочтет это благом. Как не радоваться возможности проводить больше времени с «другом папой», без этой надоедливой, назойливой, утомительной мамы, которая вечно чего-то требует.

Сонное дыхание Саймона сменилось обычным храпом, тело его обмякло. Под ключицей у меня упорно пульсировала боль, отдающая в шею и в руку. Стоило пошевелиться, плечо словно резануло бритвой. Я беззвучно чертыхнулась, выждала еще несколько минут и, убедившись, что Саймон крепко спит, тихонько высвободилась из его объятий, встала и включила компьютер. Свет от экрана никогда ему не мешал.

В очередной раз, теперь без звука, пересмотрев «Госпожу Полудня» (Первая версия), я почувствовала, что смертельно устала, и растянулась на диване в гостиной. Не сняв очки, я долго пялилась в потолок. Наконец глаза закрылись, и я почувствовала, что, несмотря на сверлящую боль в виске, ноющий зуб, предвещавший визит к стоматологу, и воспаленный узел в том месте, где рука соединяется с туловищем, я ускользаю из этого мира.

В ту ночь я не видела снов. Сны, даже тревожные – это слишком обыденное, домашнее, уютное явление. То, что я пережила, в полной мере заслуживает названия ночного кошмара. Ничего подобного со мной не случалось… Ну, если не в течение нескольких лет, то в течение нескольких месяцев точно. Если вам повезло и вы смутно представляете, что такое ночной кошмар, постараюсь дать исчерпывающее объяснение.

Ночной кошмар, или pavour nocturnus, – это классическое расстройство сна, неотъемлемым отличительным признаком которого является чувство безутешного отчаяния при пробуждении. Человек, пребывающий во власти кошмара, не в состоянии пошевелиться, он испытывает стеснение в груди, вызывающее пронзительный страх. Иногда, если спящий, пытаясь вырваться из кошмара, открывает глаза и оказывается на грани сна и бодрствования, это влечет за собой причудливые зрительные галлюцинации: плывущие по воздуху, ползущие, висящие под потолком монстры с окаменевшими лицами, глаза, горящие в темноте, полчища чудовищных насекомых, мерцающие шары, зловещие тени. Как правило, кошмары случаются в первые ночные часы, но порой посещают и тех, кому удалось задремать днем.

Иногда жертвы ночного кошмара резко садятся в постели с широко открытыми глазами и застывшими от ужаса лицами. Зачастую они кричат, размахивают руками, покрываются липким потом. Дыхание их становится прерывистым, сердца колотятся как бешеные. После пробуждения пациенты погружаются в подобие ступора. Они ни на что не реагируют, не узнают своих близких, порой становятся агрессивными, начинают лягаться и щипаться. Со мной до подобных крайностей не доходило, но, с другой стороны, никаких положительных эффектов этого синдрома я тоже не испытывала. Если большинство жертв ночного кошмара на следующий день частично забывают о пережитом, я помню каждый кадр с почти гротескной ясностью.

Прежде считалось, что ночные кошмары насылают ведьмы. В древней Британии была целая провинция, где от ночных кошмаров страдали буквально все – мужчины, женщины, дети, домашние животные. По ночам ведьмы скакали на своих жертвах, порой заезжая их до смерти. Даже деревья оказывались во власти колдовства, они переплетались ветвями, удушая друг друга, корни их завязывались в узлы.

Первый раз ночной кошмар случился со мной в Австралии – тогда я еще ездила туда каждый год, повидаться с отцом. Он и его партнерша встретили меня в аэропорту Сиднея и отвезли в дом, который купили недавно – современное пляжное бунгало, стоявшее на утесе над океаном. Снаружи он выглядел чрезвычайно круто, но, как только мы оказались внутри, выяснилось, что подруга отца собирает образцы полинезийского искусства. Это означало, что дом был до отказа набит статуями из темного дерева в человеческий рост, с глазами из ракушек и ухмыляющимися красными губами. Самая большая статуя изображала бога-акулу, который заглатывал человека целиком. Для того, чтобы сделать мою спальню более пригодной для жилья, отец вынес из нее все маски и прочее в гостиную. Но все равно, увидев, что мне предстоит спать в окружении полинезийских богов смерти, на кровати у самого окна, за которым чернело небо, усеянное незнакомыми австралийскими звездами, я испугалась до дрожи. В первую же ночь мне привиделся классический кошмар: призрак пытался овладеть мною, и я проснулась с отчаянно бьющимся сердцем, на грани сердечного приступа.

Время смягчает все, и, возможно, именно по этой причине кошмар, о котором пойдет речь сейчас, по сравнению с другими кажется если не менее настораживающим, то хотя бы менее травматичным. Примерно в 4.30 утра я открыла глаза – со звуком, напоминающем щелчок. Я посмотрела вверх; в комнате и во всей квартире царила полная тишина, что было по меньшей мере странно. Ни храпа, ни гудения сушилки, ни шума машин за окном. Воздух в моих легких неожиданно стал тяжелым и вязким, как желе. Нигде не проблеска света – должно быть, Саймон ходил в туалет и по пути обратно выключил все лампы. Мои очки, вероятно, соскользнув во сне, валялись на полу. Но я все равно видела. Видела все.

Господи боже, как бы мне хотелось этого не видеть.

Надо мной склонилось нечто, окутанное белым, с сероватым отливом, покрывалом. Лицо закрывала кружевная сетка, тонкая, как паутина. Покрывало свисало бесформенными складками; то, что оно скрывало, было неподвижным, как камень, и оставалось таким долгие годы. Почти столетие. Тем не менее я слышала голос, тихий, бесплотный, скорее напоминавший едва уловимое жужжание. Слова выползали из отверстий сетки, как муравьи из своих крохотных земляных нор.

Не ходи туда, Луиз. Умоляю тебя, не ходи. Это не угроза, не предостережение. Умоляю тебя, сестра. Пожалуйста, о пожалуйста, нет.

(нет)

(о, нет, нет, нет)

Я хотела закрыть глаза, но веки не опускались. Хотела махнуть рукой, отгоняя видение прочь, оттолкнуть