Шрифт:
Закладка:
– Мы, может, и ума невеликого, но ложку к уху за столом не несем, – пробормотал Матиас, за пазуху собирая монеты, скользкие, точно бы в болотной слизи, что то и дело норовили выскользнуть из нетерпеливых пальцев его, – уж как-нибудь управимся сами с заводом, уж не глупее прочих, ваша болотная щедрость! А будет достаток в жизни – будет и счастье, верно ведь говорю?
Золотом облетевшей листвы отражалось в лужах его беспечальное будущее – круглые бока золоченой кареты, в которой восседал он – погрузневший и важный заводчик, господин Матиас с часами на длинной цепочке, в камзоле, как у богатых господ и пудреном парике. Напротив него – разодетая Линхен, осточертевшая ко всем свиньям, но все же своя Линхен, госпожа супруга заводчика, а подле нее – хорошенькая и молодая служанка с худеньким миловидным личиком, неплохая замена поднадоевшей жене…
– Червяк, как есть червяк, – карлик смотрел на него с каким-то удивленным восторгом, ползающего на коленях в грязи, выковыривающего из грязи золотисто-желтые гульдены, – умеете же вы жить… л-люди… – он выплюнул это слово как камень, серый, как болотная слизь, остроугольный камушек, навязший в зубах, – и живете, и размножаетесь, и порождаете себе подобных… тьфу. Что ж, второе желание, исключительно моего любопытства для…
И снова взмахнул руками-ветками, рассыпая в окрестные лужи дивно-золотую пыльцу, серым вихрем пронесся над притихшей поляной, уронив к ногам Матиаса полинявшую шапку, и исчез, взбудоражив притихшие листья, Румпельштильцхен всемогущий, господин всякой твари в окрестном лесу.
И наступила тишина, и Матиас поднялся с колен и, поклонившись низко, сказал тишине:
– Благодарствую вам, господин Румпельштильцхен! Век помнить буду вашу несказанную доброту!
А потом поднял шапку, и побрел прочь, тяжелой, медвежьей походкой, и золото приятно оттягивало его карман, и Матиас думал, что в этот раз – все, этот – последний, ни за какие золотые коврижки, ни ради каких женских глаз, обожаемо-нежных… раз и навсегда, закончить эту игру с болотным огнем, что заведет его когда-нибудь в самую топь, да там и оставит…
Но не прошло и трех лет, как гнилостные болотные огни вновь поманили его за собой.
***
…Купить стеклодувный завод оказалось легче легкого – с карманами, набитыми золотом, как осенними листьями, Матиас явился к вдове местного заводчика, и она с радостью продала ему предприятие скоропочившего супруга. Сияющий всеми цветами радуги стеклянный пузырь… и трех лет не прошло, как лопнул, разлетелся на острорежущие куски, и Матиас собирал осколки дрожащими от боли руками, и алые, как лесная морошка, капли стекали по ладоням его.
Все поначалу шло наилучшим образом, как в самом сказочном сне, как в самых смелых мечтаниях – богатый дом, лошади и карета, глаза соседей, полные уважения и зависти, Линхен в шелковом платье на церковной скамье рядом с госпожой супругою бургомистра… все пошло прахом, в считанные месяцы, грязно-бурыми листьями опустилось на болотное дно, увлекая за собой бедолагу Матиаса, Матиаса-кутилу, Матиаса-карточного игрока.
Деньги требовали счет. Исписанные болотно-серыми чернилами кипы бумаг вопили о бережливости и преумножении, Матиас же досадливо отмахивался от них – завтра, недосуг! Ярким пламенем лесного костра сгорали недели и дни – в бессонных бдениях за игральным столом, в развеселых попойках… деньги словно бы жгли Матиасу ладонь, нескончаемым потоком текущие деньги, пахнущие огнем и болотною гнилью, и завтра наступило в один прекрасный момент, когда имущество бывшего богача пришли описывать за долги судебные приставы.
Матиасу было нестерпимо стыдно. Стыд, точно дым, ел глаза, дымом уходило в трубу его беспечальное будущее, Матиас тер покрасневшие веки, и ели качались перед глазами его, колкие, как языки пламени, болотно-черные ели, и костер дымился под ними, и огонь шел в небеса, к серебряным звездам, что сияли над Еловой горой…
– Мое вам почтение, господин Румпельштильцхен! Вы уж простите меня, что я к вам в столь поздний час… беспокою вас понапрасну…
Серый, как болотная темень, в огненно-красном колпаке, он сидел у костра, скрестив лягушачьи тонкие ноги, – Румпельштильцхен всевластный, богатейший из всех богачей – и длиннохвостые саламандры плясали в зрачках его, и от пляски этой у Матиаса закружилось в затылке, и он опустился на землю, и черная великанская тень окутала его с головой.
– Что, Матиас-бездельник, снова тонуть удумал? Провалился в золотые гульдены по самую шею, хоть багром доставай? – крошечный, как саламандра, карлик протянул ему шерстью заросшую лапку, дотронулся до груди Матиаса твердым, как кремень, точено-острым когтем, и Матиас вздрогнул, и пришел в себя. – Отвечай, букашка, чего ты хочешь на этот раз!
«Я сам не знаю, чего хочу, господин Румпельштильцхен. Покоя хочу… а его все никак не выходит, хоть ты тресни. Видно и вправду – родился под несчастливой звездой. Сделайте сердце мое мертво-холодным камнем, подобным тому, что стучит у вас в груди, чтобы ни единое человеческое чувство не потревожило больше его…»
– Золото – ничто, ваше болотное богатейшейство, господин Румпельштильцхен, когда нет власти у тебя над жизнями и имуществом всех проживающих в нашем болотном краю, а значит – и над собственной жизнью. Как вороны налетят, разорят, отберут без зазрения совести все, чем владеешь, пустят по миру с женой и детьми малыми! Вот будь я здешним князем…
…Карлик смеялся, колотя ручками в черной золе, и огненные, золотые искры летели от пальцев его, жгли кожу Матиаса ядовито-острыми иглами.
– Княжество, значит? Будет тебе княжество, букашка, власть над такими же букашками, как ты, великая букашечья власть! Только смотри потом, не пожалей об этом! Третье желание, клоп, моего увеселения для! – и закружился на месте, точно колесо, неостановимо бойкое колесо прялки, поднял к небу черно-серую пыль. Пыль опустилась на голову Матиаса, непокрытую голову Матиаса-простофили, короной увенчала ее, и Матиас почесал затылок, и пальцы его сделались воронье-черными, точно уголья от затухающего костра.
Вш-шир-р!
Карлик исчез, запорошив глаза золой, и на поляне стало темно, как за пазухой у великана, и по-гулкому пусто, как в бездонных карманах его.
– Благодарствую, ваша болотная всемилость, век буду помнить благодеяния ваши… – сказал Матиас пустоте, и, повернувшись спиною к костру, зашагал прочь – в черно-серой короне из елового пепла,
