Кровью смердит? Я втянул воздух носом. Нет, ничего такого не чувствую. Ну у старика и нюх.

— Что носом водишь, как пёс дворовый? — хмыкнул наставник, заметивший, как я принюхиваюсь. — Всё равно не унюхаешь. Ветер-то от нас дует.

— А как же ты и Бурый?

— Ну, я скорее догадался. Видишь, вон там около переднего колеса лапа бычья торчит, даже отсюда видно, что её погрызли. А Бурый, так у него нюх гораздо тоньше, чем у нас, вот и уловил уже. Меня другое беспокоит…

Агееч прервался, не закончив мысль, и стал всматриваться куда-то в небо. Я проследил за его взглядом, но ничего необычного не увидел. Ну небо, ну облака серые плотные, висящие над землёй так низко, что казалось, подкинь шляпу, и она в них скроется.

— Ничего не видишь?

— Нет.

— Вот и я не вижу, — вздохнул Агееч. — Тут от падальщиков должно быть не протолкнуться. А их нет. И в сторонке не сидят и в небе не летают. Настораживает. Не бывает так. Хоть один пернатый или хвостатый должен здесь крутиться. Их всегда возле трупов видимо-невидимо, а тут ни одного. Когда подъедим, ты на землю не спрыгивай, так и сиди на облучке. Я сам осмотрюсь.

Чем ближе мы подъезжали, тем сильнее волновался бык. Его небольшие уши, едва торчащие из густой шерсти, не замирали ни на секунду, крутились из стороны в сторону словно взбесившиеся локаторы. Бурый то и дело пытался обернуться, а мог он это сделать только всем телом из-за очень короткой и толстой шеи, отчего фургон начал рыскать из стороны в сторону. И даже мои мысленные успокаивающие посылы действовали всего несколько секунд, а потом бык начинал нервничать снова. Агеечу, который порой вдруг свешивался почти до самой земли, пытаясь рассмотреть что-то в пожухлой траве, это очень мешало. Несколько раз он бросал на меня требовательные взгляды, а потом не выдержал и негромко рявкнул.

— Чэч, да успокой ты эту скотину!

— Пытаюсь, — буркнул я, стараясь не реагировать на эмоции старика. Иначе как я смогу успокоить Бурого, если сам нервничать начну?

Когда до опрокинутой повозки осталось метров двадцать, Агееч не выдержал:

— Стой! Дальше пешком пойду.

— Я с тобой, — послав быку мысленный сигнал остановиться, я потянулся, чтобы убрать арбалет в специальную корзину.

— Нет, — возразил Агееч, — останешься тут, прикрывать от сюда будешь. И будь готов в любой отсюда сваливать. Меня не жди, если что я на ходу запрыгну.

Положив свой арбалет на сиденье, Агееч проверил, легко ли из петли на поясе вынимается топор, а потом, взяв копьё из стойки, на мгновение замер, словно прислушиваясь к самому себе. Я удивился тому, как преобразовалось лицо моего наставника. Ещё мгновение назад это было лицо старика, на котором всё ещё сохранились следы ежедневных возлияний и, вдруг, я увидел сурового воина, готового шагнуть навстречу опасности.

Спрыгнув на землю, Агееч перехватил копьё двумя руками и, сразу став похожим на огромного кота, осторожно, замирая после каждого шага, пошёл вперёд. Вот он остановился, присел, внимательно рассматривая что-то на земле, чёрный пятачок которой оказался свободным от травы. Я уже представил, что он подобно какому-нибудь следопыту из кино, сейчас ещё и на вкус находку попробует. Но нет, старик, кивнув своим мыслям, поднялся и пошёл дальше к опрокинутому фургону.

«Вот нафига нам это надо? Что не могли мимо проехать? Видно же, что никого в живых не осталось». Такие малодушные мысли вползли в голову, пока я ею усердно крутил, рассматривая окрестности.

— Чэч, — я так явственно услышал голос наставника, что даже посмотрел в его сторону, но старик продолжал идти к фургону. — У нас, свободных бродяг, в отличие от тех же баронских или каких других имперских охотников, есть свой неписаный кодекс. И, согласно ему, мы должны помочь любому в пустошах, попавшему в беду. Любому, даже если это будет твой личный враг, имперский подданный или крыса — охотник за головами. Встретил кого из них раненого или умирающего от голода, перевяжи и накорми, доставь в посёлок. А там уже, если желание такое имеется, убей на арене. И горе тому бродяге, кто забудет о кодексе, рано или поздно всё равно узнают. Узнают и предъявят, и ждёт его тогда, в лучшем случае, судьба изгоя, а в худшем — арена…

Опа! А это что? Из-за вершины одного из холмов в небо с громким криком, очень похожим на глумливый смех, взлетела большая стая птиц. Это были крумкачи, птицы размерами чуть побольше обычного земного грача и с совершенно лысыми головами. Те самые падальщики, отсутствие которых обеспокоило Агееча. И они не улетели куда-то, а принялись кружить прямо над холмом. Видимо, там, на том дальнем склоне, и была для них богатая пожива. Да такая, что оставить её не желали. А один полуобглоданный бык, лежащий всего в нескольких сотнях метрах, не представлял интереса. Вон и сейчас их спугнули, а они всё над тем же местом кружат. Интересно, кто же их спугнул?

Да и вообще, что-то неладное в последнее время тут твориться. Мы же на самой границе пустошей находимся где, по словам Агееча и его приятеля-некроманта, в это время никого опасного быть не должно. А тут и голодный низший демон за фургоном гнался, он хоть и маленького уровня, но быть тут не должен. И на вон тот фургон кто-то напал. Хотя на фургон напасть могли и разумные, а твари лишь попировали, обгладывая убитого быка. Но с этим сейчас Агееич и разбирается. Кстати, где он?

Оторвав взгляд от кружащих птиц, я посмотрел в сторону фургона и увидел, как старик забирается вовнутрь. Чего это он? Там кто-то раненый? Или помародёрить решил. Не, в принципе, я не против такого. Чего добру зазря пропадать, но обстановка какая-то стрёмная. Будь моя воля, просто свалил бы отсюда. Ещё падальщики эти не так далеко кружат, напрягают.

Вдруг раздались громкие звонкие звуки ударов — металлом по металлу били. Агееч там топором замки сшибает? Очень похоже. Нашёл время! А следом раздался жуткий рёв, перекатами эха разнёсшийся над холмами. А следом за ним ещё один, более басовитый и гораздо более яростный. Я даже присел от неожиданности, а Бурый рванул с места, отчего я не удержался и плюхнулся на скамейку.

— А, ну стоять! —