меня бы здесь и не было.

– Ах вот как!

– Ну, что случилось? Почему вдруг такая агрессия?

– Ты еще агрессии не видел!

– Когда увижу – скажу, что супер!

– Я что, уже и реагировать не имею права? Ты хочешь, чтобы я была с тобой искренней, – вот, я искренне реагирую. Я же не радио, чтобы меня можно было включать и выключать, когда тебе удобно.

– Это не реакция, а шантаж! Я не придумываю, я правда не могу нарушать порядок!

– Я последний человек, который будет требовать от тебя нарушать что угодно! Не в этом дело!

– А в чем? Что я не так сказал?

– Не знаю.

 Анна внезапно устала. Он мгновенно уловил ее слабость и применил классический прием. Сначала лукаво блеснули глаза, потом улыбка побежала вниз, по мягким складкам, которые раскрывались ей навстречу так быстро и уместно, что дрогнули и наконец расплылись губы.

 Не устояла, улыбнулась в ответ и она.

– Пойдем, выпьем что-нибудь, до начала еще целый час!

 По витой лесенке они спустились в подвальчик.

– Тебе вина? А я, если ты, конечно, не возражаешь, – подчеркнуто спросил Антон, – выпил бы пива.

 Расположившись в низких кожаных креслах, они смотрели, как у стойки бара постепенно скапливается публика.

– Интересно, – заметил он, потягивая пиво, – коренная англосаксонская порода отчетливо видна на мужских лицах. А вот у женщин все больше среднеевропейский вид. Каждая из них может одновременно быть и датчанкой, и немкой, и бельгийкой.

– Разная адаптивность?

– Простые ответы всегда самые правильные. мужчинам нужно сразу отличать, где свой, где чужой. Внешность – как мундир со знаками отличия.

– Женщине и смотреть не надо, чтобы определиться. Говорят, хватает три секунды, чтобы тетенька по одному виду решила, подходит ей этот дяденька или нет.

– Я где-то читал, что женщина, только прикоснувшись к коже, может определить возраст.

 Улыбаясь, он подвинул руку навстречу пальцам, которые уже любознательно тянулись к нему. Она прикоснулась к теплому запястью и склонила набок голову, словно прислушиваясь к организму: «Шесть лет, не больше!»

– Что ты чувствовала, когда молчала? Обиду, одиночество?

 Анна вошла в образ. насупилась. Казалось, что рыжеватые волосы бросают на ее лицо легкий отсвет, а может, и не волосы вовсе, а электрический свет придавал нахмуренному лбу, светленьким бровям и сжатым в стрелку губам бледный, золотистый колер. Все верну-лось: мост Ватерлоо, высокая вода, темные машины блестят мокрыми боками.

– Я чувствовала, как будто тебя нет.

– Одиночество, – удовлетворенно констатировал он и откинулся на спинку кресла.

– А ты что чувствовал?

– Я думал, какая-то глупость происходит.

– Не уклоняйся, я про другое спросила.

– Другое, – согласился он и, подумав, засмеялся:

– Спокойствие. Я был уверен, что все как-то урегулируется.

– Спокойствие?! – возмущенно крикнула она. – Ты бы видел свою перекошенную физиономию! Ты и сейчас боишься!

– Чего же я боюсь?

– Наши отношения оказались сложнее, чем мы думали.

– Думали так, теперь по-другому. Сами отношения ведь не изменились? Ведь так? Не изменились? – спросил он с нажимом.

– Не изменились, – ответила она и испугалась.

 Зазвенел звонок. Публика поднялась, торопливо допивая и доедая, и густо двинулась в зал.

– Отношения – это не то, что мы делаем. Они живут сами по себе, как отдельное от нас третье существо.

– Не знаю, не думал об этом.

 В баре погас свет, как последний сигнал к началу спектакля. В темноте его лицо казалось большим и детским.

 «Еще бы, – подумала она. – Ты никогда не был подвергнут любви. В этом весь ужас».

– Надо идти. – Антон со стуком поставил стакан и поднялся.

 Сцена соответствовала той единственной фразе, которую Анна помнила с университетских лет: «Из окон лился свет». молодая женщина в платье из белой парчи резко закидывала назад красивую голову с замысловатой прической, зло смеялась и стреляла из револьвера.

– Займитесь рисованием, – советовал стареющий резонер, а Гедду Габлер распирали неведомые в XIX веке желания.

– Что ты хочешь от него? – спрашивала честная фрау Теа, защищавшая свое право быть преданной. Право не быть собой. Гедда умыкала у нее не просто любовника, она забирала идеал и при этом не имела ничего, что могла бы этому идеалу предложить взамен нечеловеческой преданности.

– Я хочу распоряжаться его судьбой.

– Для этого у тебя есть муж, – со скандинавской прямолинейностью отвечала отвергнутая ради Гедды дама.

– Я хочу распоряжаться его судьбой, – повторила Анна. – Я своей-то распорядиться толком не умею.

Театральный сумрак сближал, и, даже не поворачивая головы, она чувствовала напряженное тепло, ровной волной заполняющее пространство между нею и его плечом. Она оторвала взгляд от сцены и взглянула на молодого человека, который сидел рядом с ней сложив на груди руки.

– Тебе не скучно?

– Нет, нет, нисколько.

– А ты понимаешь текст? Здесь же вся прелесть в репликах. Я сама не все схватываю.

– Да что тут не понять? Старый муж, молодой не-удачник и дамочка, которая пытается всеми манипулировать.

– Слабые всегда манипулируют. Они же не могут впрямую давить, как сильные. Давление ведь намного противнее, да?

– Давления я вообще не переношу, это всегда – как против шерсти.

– Пошли отсюда? На нас уже соседи шикают.

– Нет.

– Да.

– Ты точно хочешь уйти?

– Я помню, чем кончится. Она перестреляет полтруппы.

 В дымном блеске светился ночной Лондон. фонари вдоль моста Ватерлоо висели над темной рекой золотою дорожкой.

– Тебя проводить?

– Пожалуй, не стоит.

– Как хочешь, до завтра. Ах да, ты же завтра собралась на Генриха!

– Да ну его, этого Генриха! С ним они неприятности. Тем более что он всего лишь Пятый!

– Ну, созвонимся. – мазнув по ее щеке модной небритостью, Антон быстро двинулся по переходу в сторону метро. Широкая спина мелькнула еще пару раз, освещенная фарами, и утонула в верткой уличной сутолоке.

 Наглухо закрытые шторы превращали маленький гостиничный номер в коробочку. Анна скинула туфли и забралась с ногами на кровать, которая занимала столько места, что между нею и окном можно было пробраться только бочком.

 «Эта история никогда не кончится», – думала она. Как ее сегодня подмывало сказать: «Да, уходи!» И вовсе не потому, что правда обиделась. Ей до зуда хотелось натянуть нить и проверить на крепость их двухлетнюю прерывистую связь. Рукой пощупать испуг. Что он будет делать? Уйдет с облегчением, оставив ей только имя в адресном списке между фотографом и печальным красавчиком с НТВ? Или обернет все в шутку, рассмеется, ухватит ускользающую нить и медленно притянет к себе? Покладистый, покорный в мелочах – куда пойти, где посидеть, в какой гостинице снять номер, – он безошибочно вычислял каждую ее попытку проникнуть за очерченный круг. Темные глаза мгновенно теряли веселость и смотрели не-подвижно и чуждо.

 Как