Вот ее письмо из Удельной нам на отдых, в Апшуциемс:

Дорогие мои, не хотела писать, скоро увидимся, а все же думаю, будете беспокоиться, не зная о нас долго. У нас все по-прежнему спокойно, живем с переменной бодростью, по-стариковски. Наварила варенья из клубники, немного из вишни. В этом году вишни много, до вас еще довисит. Смородины красной и черной по ветке висит, совсем нет и очень дорогая на рынке – не покупала. Яблок много, но мелкие, как грецкие орехи. Будете есть, а хотите, варите варенье. У меня кончился песок и нет банок. Поругала немного Галю, забыла привезти банки с крышками, они остались у вас. Сварила немного малины. Успела как-то, а то всё дожди, и малина испортилась на корню. Кроме Слесаревой, у нас никого из Москвы не было. Видно, все устарели, и не под силу ездить на дачу. Андрейчик, когда будешь в Москве, спроси у Леночки, чего бы попить от склероза? Иногда пошатывает в сторону. Диоспонин перед отъездом я не нашла, чего еще не пила, и не знаю.

Писать некогда, папа идет на базар и торопит меня. Целый день кручусь, устаю, а сделано мало.

Спроси, нет ли настоящих шерстяных носок у твоей хозяйки. А то купить их трудно в Москве. На базаре у крестьян, только я не хожу. Папа не понимает. Еще раз целую крепко.

Почерк не то мамин, не то папин. Ни подписи, ни числа. Вне времени и пространства.

На Чапаевском весь подъезд были такие, как она, только без Большой Екатерининской, правильные. Мама боялась их, как боялась всех в жизни, но часами обсуждала с ними не только личную жизнь Зыкиной, Магомаева, Фурцевой и Фирюбина, Лемешева и Масленниковой, Симонова и Серовой…

– Я так думала, вдова Чкалова за Белякова выйдет.

– Правда, что Хрущев, Шолохов и Мао Цзедун женаты на сестрах?

– Надо же, придумали! Цари у нас были: Владимир Мудрый, Иосиф Грозный и Никита-Кукурузник.

– Токʼ никому не говори, а то еще-ещʼ посадют: Ленька загрустил, что всё его, а мавзолей не его. Один рабочий ему говорит: – Не грусти, я тебе помогу. – Как? – Да я над Е там две точки выбью, и будет ЛЁНИН.

После смерти папы мы съехались: мама предпочитала сидеть голодной или выцыганивать у соседей, только бы не возиться с готовым обедом из холодильника. Окна нашего одиннадцатого этажа на бывшей Четвертой Мещанской выходят на то место, где находилась Большая Екатерининская. До олимпиады вдалеке был виден трехэтажный кирпичный 5-а. Его снесли перед самым открытием. Маме не интересно даже взглянуть в ту сторону.

О Большой Екатерининской: разъяснение.

Как всякий замкнутый мир, Большая Екатерининская обладала своими устойчивыми представлениями о мироустройстве. Суть их сводилась к четырем положениям:

1. Истина – то, что я уже знаю и что мне сказал родной, знакомый, сосед. Предположение, слух, понравившийся рассказ, вычитанное между строк в первой же передаче превращались в неоспоримые факты:

– что царская семья и сам Николай Второй уцелели. Нищенка с Переяславки видела его на Ленинградском вокзале. – Что, узнала? – спросил он. – Возьми на память. – Нищенка показывала золотую десятку с портретом.

Году в сорок пятом бабушка Варя с Маргушкой и внуком снимали в Кратове. На соседней даче жил полковник с женой: – Я сразу подумала, что – она. Зовут Татьяна Николаевна, вылитый отец и, главное, палец так же отщелкнут;

– что Ленин помиловал эсерку Каплан и она живет в своем домике на Колыме;

– что Ленин был сифилитиком – как Маяковский;

– что Сталин – садист и застрелил Аллилуеву – к ней Большая Екатерининская испытывала слабость и захаживала на могилу;

– что Буденный тоже застрелил жену – шпионка, а Ворошилов не дал арестовать свою – защищал с наганом;

– что Буденный – из конокрадов, а Ворошилов – из штрейкбрехеров;

– что Оксана Петрусенко забеременела от Ворошилова и умерла от аборта;

– что Луначарский, Молотов и Калинин любят балерин;

– что Калинин тайно верует в Бога и устраивает на дому молебны;

– что Рыков – пьяница: ушел Рыков в час с четвертью, пришел Рыков в два без четверти;

– что все анекдоты придумывает Радек, и его расстрелять не могли: кто же будет писать передовые?

– что в промпартию и тридцать седьмые на процессах сидели ряженые: кто бы сам на себя такого наговорил?

– что на Лубянке есть жуткая баба – сикось-накось, монстр. Впустят к тебе в камеру – что угодно подпишешь;

– что Гельцер и Жизнева – осведомительницы;

– что Мейерхольд топором зарубил Зинаиду Райх;

– что Веру Холодную разрубили на куски и бросили в колодец;

– что Демьян Бедный – сын великого князя: Придворов;

– что все матерные стихи сочинил самый милый человек на свете Сергей Есенин.

2. Вранье – всё, что от властей: из газет, радио, с ненавистных собраний. Это положение свято соблюдалось лет двадцать пять, пока из-за военных побед возросший престиж власти не соединился с традиционной подозрительностью к посторонним. На Большой Екатерининской заговорили:

– что поймали старушку, которая торговала котлетками из младенчиков;

– что по Москве ходит человек и бросает встречных мальчишек под трамвай: чтобы у нас меньше защитников было.

Отсюда один шаг до врачей-убийц:

– Я всегда боялась Андрюшу в больницу отдать: кто их знает…

3. Мы – простые, хорошие; прочие – не такие. Бабушка/мама верили, что все чужие – дошлые, скрытные, злыдни. Себя и своих считали порядочными, отходчивыми, простофилями:

– На нас только дурак не ездит.

При этом мама долго и с чувством помнит зло, а бабушка без излишней щепетильности добивалась чего хотела.

Свои – русские, широкая натура:

– Коль рубить, так уж сплеча.

– Последнюю рубашку с плеча сымет, – опять с плеча, – а на хлеб или на пропой – не наша забота.

– Бесшабашные: – Дамаев голос про́пил, в мороз на тройке купцам пел, – и почти с осуждением: – Шаляпин – этот свой голос берег.

– Талантливые: – Пушкин, Толстой. Самородки. Водка всех губит.

Русские тоже не все свои. К примеру:

– Деревня серая.

– Дворяне бывшие. Как редиска – внутри белые, сверху красные. Все выслуживаются. На кого хошь раздокажут. Пакостники.

– Поповичи. От поповского семени не жди доброго племени. Жадные, изовравшиеся, прямʼ – русские евреи.

Евреи – особый разговор. Большая Екатерининская считала, что революцию сделали нам евреи. Литвинова бабушка величала сионским мудрецом. В еврействе подозревали Сталина, Ленина – никогда: в его пору всеобщим жидом был Троцкий. Вне подозрений – вожди ГПУ: Дзержинский, Менжинский, Ягода, Ежов.

Евреев на Большой Екатерининской никогда не было.

Вчуже читали про дело Бейлиса и самодовольно:

– Вот какие