— Ну что, готов говорить, сучёныш? — гаркнули откуда-то из-за спины. Голос показался мне знакомым, но сейчас я ни в чём не был уверен. Голова болела адски.

— Вы мне там череп не проломили? Не хотелось бы стать овощем вашими стараниями, — вяло огрызнулся я, лишь бы не молчать. Подсознание, правда, зараза этакая, активно намекало, что надо бы звать на помощь. Вот только кого? И как быстро меня найдут?

— Ты кормом рыбам станешь, а не овощем, если ещё раз откроешь свой поганый рот без разрешения, — прошипели за спиной.

— Вы уж определитесь, говорить мне или молчать? — продолжал я действовать на нервы неизвестному, осматриваясь по сторонам. Ситуация была ни разу не радужная. Меня мало того, что сковали блокираторами магии, так ещё и примотали к деревянному стулу для устойчивости.

— Сейчас ты у меня заговоришь, — пропыхтели сзади. — От этой дряни ещё не придумали противоядия.

Ко мне подошел неизвестный мужчина в белом халате, лекарской шапочке и маске. В руках у него был наполненный чёрной жидкостью шприц. Задрав рукав рубашки, он уже начал примериваться к моей вене, когда я сдался:

— Я всё скажу, только не надо! — голос мой был предельно жалостливый, я бы и слезу пустил, но её не заметят после двойного обливания холодной водой.

Руки лекаря дрогнули, он остановился. Я же тем временем благим нелитературным языком взывал сразу к нескольким командирам собственной гвардии:

— Паук, Арсений, Маркус, Борзый, Жук! Меня похитили в Адлере, пытали, собираются колоть какую-то дрянь чёрного цвета. Последний адрес моего местонахождения: Морская дом двенадцать, местное отделение Геральдической службы. Последние контакты из аристократов: Тигров Еремей Аристархович, баронесса Белухина Мария Петровна, граф Выдрин Пётр Семёнович, граф Мангустов Андрей, барон Медузин Илья Владимирович, Рапанов…

Мою краткую сводку некультурно прервали ударом по морде. Действенно.

— Я задал вопрос, сучёныш! — взвизгнул кто-то чуть слева от меня, я попытался повернуть голову, чтобы рассмотреть своего палача, но снова получил удар в челюсть, от которого словил яркий звездопад в глазах.

— Повторите, говорю, задумался! — прошамкал я разбитыми губами, пытаясь тянуть время. Вот только нихера у меня не вышло.

— Ты думаешь, я — идиот? — шипели мне на ухо, — думаешь, ничего не понимаю? Всё я понимаю! А у тебя ничего не выйдет!

Я почувствовал, как игла входит мне в вену и по крови прокатился огонь, но не горячий, опаляющий, а мягкий, согревающий и расслабляющий. Он напоминал тепло родного дома, отчаянно звал вернуться в самое начало и рассказать всё, сидя в пледе у зажжённого камина.

Ох-ох-ох! Твою же мать! Кровь Великая и Комаро! Это же даже не яд, его не выжечь. Если это что-то, заставляющее признаваться во всех грехах, то список моих можно будет закончить не раньше, чем через неделю.

После собственных откровений я буду весело гореть на костре как двоедушник или одержимый, или как их здесь называют. Такой вариант меня не устраивал категорически, а потому я, как хватающийся за соломинку утопающий, обратился за помощью к единственному известному мне человеку, умудрившемуся выжить и не сойти сума при постоянном воздействии наркотиков на организм:

— Тэймэй, помоги мне!

* * *

Этот сучёныш практически сдох, и ничто его не берёт!

Слонов не находил себе места. После укола сыворотки правды, Виноградов ещё какое-то время оставался в сознании, а затем отключился. Причём, отключка эта не была обмороком. Три ведра ледяной воды не вывели его из этого оцепенения. Пришлось вызвать штатного лекаря, который и начал фиксировать общее ухудшение жизненных показателей подопытного. Подозреваемый медленно, но верно превращался в овощ. Сердцебиение уже практически не прослеживалось, дыхание стало поверхностным. Реакции на свет и внешние раздражители отсутствовали напрочь.

— Поздравляю, Ваня, ты доигрался! — устало проговорил Сергей Дурманов, наблюдая, как мечется по кабинету и рвёт на голове волосы его старый товарищ. — Тебе «повезло» найти чуть ли не единственного человека с аллергией на сыворотку правды. Доказательств нет, улик нет, а труп есть!

— Серёж, заткнись, а⁈ — огрызнулся Слонов. — И без тебя тошно!

— А ты слушай, слушай, Ванечка! В суде тебе и не такое расскажут! — продолжал морально давить Дурманов, — думать надо было до того, как по черепушкам аристократов табуретками стучать!

— Моё чутьё ещё ни разу не ошибалось! — как молитву повторял себе под нос Слонов, — ни разу!

— Так, а толку с этого, если на тебя повесят убийство с превышением должностных полномочий? — продолжал голосом здравого смысла терзать друга Дурманов.

— Я разберусь! Я со всем этим дерьмом разберусь! Нет тела, нет дела! Кажется, так говорят сыскари в уголовных делах? — с лихорадочным блеском глаз воодушевился глава отдела местных нюхачей.

— Ваня, остановись! — предостерегающе поднял руки Дурманов, — что бы ты не задумал, остановись!

Ну уж нет! Почему из-за одного урода его размеренная жизнь должна рассыпаться, как карточный домик? Почему из-за своего дара под суд должен направиться он, Слонов, а не этот… двоедушник и нелегальный подселенец? Нужно просто восстановить справедливость и подчистить за собой следы.

Глава 19

Тэймэй пыталась держать себя в руках, но прикушенная губа, бегающий взгляд и дрожащие руки выдавали её с головой.

«О, Инари, помоги ему! Пусть он не твой последователь, но сейчас только магия иллюзий могла выиграть для него время», — мысленно молилась Тэймэй своей богине.

Получится у него? Сколько он продержится? Выйдет ли вообще затем вернуться в своё тело? И не оборвётся ли связь души?

Ответов на все эти вопросы у неё не было. Исчезла даже злость, которая волнами накрывала её, когда иллюзионистка по газетам отслеживала развлечения Комарина. Обещал взять с собой, а сам…

Если быть честной с собой, Тэймэй и не сказать чтобы злилась, скорее, завидовала. После всего пережитого Михаилом на родовой войне парню нужна была разрядка. Мощная, эмоциональная, совершенно неконтролируемая им. Он слишком старался держать всё под контролем. Тэймэй сама планировала устроить ему нечто исключительное, но судьба распорядилась иначе.

Вообще, очень странно было осознавать после почти десятка лет в борделе, что мужчина может руководствоваться не низменными инстинктами и собственными желаниями, а разумом и понятиями чести. Понятия эти не были общепринятыми, но логично и органично вписывались в систему поведения Михаила.

Саму Тэймэй они частенько ставили в тупик, но спустя месяц совместного существования она понимала, что, кроме банального сексуального влечения, испытывает ещё и столько редкое чувство как уважение.

Сейчас, мчась обратно к Подорожниковым, она надеялась, что Светлана сможет помочь, ведь счёт шёл на часы или даже на минуты. Сама Светлана вначале вызывала у неё глухое раздражение и ревность, но после войны Тэймэй изменила своё мнение о девушке.

Сильная, способная идти наперекор традициям и общественному мнению лекарка не побоялась принять решение и прийти на помощь, причём не одна, а с принцессой.

Вот и сейчас, помня об этой дружбе и должности отца Светланы, Тэймэй спешила к Подорожниковым просить о помощи.

Кучер без лишних вопросов выполнил её просьбу, на середине пути к дому развернув экипаж. Лошади неслись галопом по ночным улицам Петербурга, лавируя между редких машин. Карету нещадно трясло, так, что зубы выбивали чечётку, но Тэймэй не обращала на это внимания. Только бы успеть.

Спустя пятнадцать минут, кажущихся бесконечными, карета остановилась у парадного входа в особняк Подорожниковых.

Тэймэй не стала дожидаться, пока кучер откроет дверцу, а торопливо вышла из экипажа. На стук дверным молоточком вышел удивлённый дворецкий. Ещё бы, ведь время близилось к полуночи, а в такое время гостей принимали редко. Ещё более странным было, что азиатская гостья покинула сей гостеприимный дом не далее, как час назад.

Однако же её беспрепятственно впустили в дом, и буквально следом в гостиную спустилась Светлана.