человеческий дух удивительно силь­но. Сколько бы ни философствовал человек, а для него рука Создателя в громадном и исполинском, как бы ни была не­достаточна его форма, будет всегда несравненно очевиднее, чем в мелком и при всем совершенстве формы. Природа эта нисколько и не мертва, она оживляется ветром, играющим по далеко расстилающимся заливам, раскатами грома на уходящих в облака вершинах скал. А как хорошо зимней ночью, когда небо сверкает звездами и северным сиянием! Куда ни посмотришь вокруг себя, на каждой малейшей точке неизмеримого снегового моря видишь какое-то особенное движение, легкое дрожание, столь пленительное, что бо­ишься утонуть в созерцании его. Взглянешь на вершины скал — они облиты вспыхивающим светом, и вам кажется, что он, подобно пламени вулкана, выходит из самой скалы. Этот свет разливается и по всему небу, погорит несколько времени и исчезнет, чтобы через несколько минут вспых­нуть снова и снова исчезнуть. Одним словом, как в италь­янской природе, так точно и в лапландской вы найдете свои красоты, если только предадитесь созерцанию ее без зад­них мыслей, без всяких заранее составленных теорий.

В Риккатайвале мы избавились, наконец, от мурманс­ких полчищ. Как ни было приятно отдохнуть после бес­прерывной десятидневной сутолоки, все-таки нельзя было и не подосадовать на то, что из-за этих случайных помех мы решительно не достигли главной цели нашего путеше­ствия. Да и пособить этому не было уже никакой возмож­ности, потому что в Риккатайвале и на остальных двух станциях большая часть жителей происходила от финнов, говорила, следовательно, языком испорченным. Сверх того, и начинающаяся порча дорог заставляла нас торопиться. Днем лопари везли уже нас не так охотно, боясь утомить оленей, что иногда и случалось. По этой именно причине, прибывши в Иокостров (Tschuk suolo), мы должны были поздно вечером отправиться еще за 36 верст до Сашейке (Nieshke). Вскоре по выезде с этой станции со мной случи­лась маленькая неприятность. В мой керис запрягли мо­лодого, плохо объезженного оленя. Между тем как я без­заботно любовался северным сиянием, мой олень начал бросаться из стороны в сторону. Я, разумеется, принялся воздерживать его от таких проказ, но тут, на беду мою, вожжа как-то зацепилась за рог. Это привело его в край­нее отчаяние: он рвался и прыгал изо всей мочи и запуты­вал вожжу все более. Я вылез из саней с тем, чтобы отпу­тать ее, но он не понял моего намерения и продолжал рвать­ся еще сильнее, наконец начал действовать даже наступа­тельно, направив на меня острые рога свои. По счастью, бросив вожжу, я успел вовремя схватить их обеими рука­ми и пригнул его голову к земле. Не знаю, чем кончилась бы эта весьма для меня невыгодная борьба, если б мне не удалось, улучив мгновение, вскочить обратно в сани. И это было довольно опасно, потому что править мне было нечем, а по огромному, покрытому твердой корой озеру Имандра, кроме нашей дороги, пролегало еще много дру­гих, и мой олень мог завезти меня Бог знает куда. Счастье поблагоприятствовало, однако ж, мне — я скоро нагнал моих товарищей. Отпутав соединенными силами вожжу, мы поехали далее к Сашейке, куда прибыли рано утром без особенных приключений. В тот же день добрались мы и до Кандалака — порядочной русской деревни при Кандалакской губе Белого моря. Молва о наших знаниях при­неслась сюда прежде нас. Меня приняли здесь, как вели­кого прорицателя, а Лёнрота, как чудодейственного вра­ча. Старухи приступили ко мне с просьбами, чтобы я рас­сказал им несколько загадочную будущность их, но нам было не до предсказаний, и мы отправились в путь, побы­вавши только в гостях у станового пристава, продав не­нужные более керисы, шубы и прочие лапландские при­надлежности мещанину Пашкову.

От Кандалака до Кеми, ближайшей нашей цели, счита­ют 262 версты. Дорога идет частью вдоль берега, частью в отдалении от него. Сам берег населен русскими, деревни же, находящиеся в нескольких милях от него, — карела­ми. Последних много, конечно, и в русских деревнях, но эти поселились здесь уже в новейшие времена. Часто встре­чающиеся здесь финские названия местностей, как и весь­ма распространенные между народом предания, доказыва­ют, однако ж, что русские деревни, по крайней мере мно­гие из них, были прежде обитаемы карелами. Предание отличает между финнами, которых русские называют обык­новенно шведами, карелов (кареляки, корели) и чудь[32] (чух­ну); юго-западный берег Белого моря оно заселяет одними карелами, а южный и западный — чудью, которую соеди­няет с эстами и ингерманландцами. Не распространяясь об основательности предположения, что финское племя преж­де распространялось до берегов Белого моря, остановлюсь только на одном, довольно трудном вопросе: куда же де­лись эти древние жители берегов? Предположение, что рус­ские оттеснили их сперва в Лапландию, а отсюда в Фин­ляндию, весьма сомнительно. Судя по существующим в не­которых местах преданиям и по малочисленности тепереш­него русского населения в северных частях Архангельской губернии, можно положительно сказать, что русские про­никли в эти пустынные и бесплодные страны не войной и не большими массами, а отдельными семействами, завле­ченными сюда нуждой, надеждой на легчайший способ про­кормления, духом предприимчивого бродяжничества и дру­гими случайными причинами. Поэтому право сильнейшего и не могло проявиться тут так сильно, по крайней мере в те времена, когда одна и та же вера, одно и то же правление содействовали соединению древнейших обитателей с новы­ми поселенцами. Это столкновение двух различных по язы­ку, обычаям и понятиям народов необходимо должно было кончиться уничтожением финской национальности на бе­регах Белого моря, потому что эти берега (как я и докажу это ниже) представляли такие способы пропитания, которые могли привлекать по преимуществу русских, а не фин­нов. Что русское население водворилось здесь мирно и не вытеснило, а приняло в себя финское племя, доказывается далее пренаполнением русского языка в Архангельской гу­бернии финницизмами и беспрестанными встречами под рус­скими шапками несомненно финских физиономий.

Примем ли это или Шёгреново объяснение исчезнове­ния финнов на берегах Белого моря — в обоих случаях при­дем к одному выводу, что древнее население финнов было здесь малочисленно и слабо, потому что как поглощение, так и вытеснение их русскими (и в настоящее время весьма малочисленными на северном прибережье) возможно толь­ко в таком случае. Это явствует и из других отношений. Если я только не составил себе совершенно ложного поня­тия о характере и наклонностях финского народа, то берега Белого моря не представляли ничего для его врожденной деятельности. Финны расположены по преимуществу к зем­леделию и скотоводству; кажется, Провидение для того и призвало их на север, чтобы они своей неутомимостью, тер­пением, спокойным и никогда не унывающим духом обра­ботали пустыни Финляндии, Северной