Товарищ министра внутренних дел С. П. Белецкий, близко наблюдавший Распутина, много раз встречавшийся с ним, отмечал такую характерную черту его, как «чувство какой-то болезненной чуткости в проявлении к нему знаков внимания со стороны того общества, в среде которого он находился, желание его быть все время центром общего к нему интереса».

Подобную особенность, проявившуюся в Распутине в последние два-три года жизни, подтверждают и другие источники. Он, как это бессчетное количество раз случалось и с другими, не смог до конца выдержать труднейшего испытания «медными трубами», то есть славой или, точнее говоря, популярностью. Из этого отнюдь не следует, что он превратился в того «пьяницу», «развратника» и «лицемера», о котором просто голосили в гостиных. Однако рост самомнения подвергал серьезной угрозе моральный авторитет Распутина, а его тяга к светскому общению и шумным компаниям плохо корреспондировалась с обликом христианского поводыря.

Может быть, главная беда, но не вина Распутина состояла в том, что ему пришлось вращаться в такой среде, где якобы искренние чувства и откровенные слова служили только ширмой, скрывавшей часто лишь эгоистические интересы и суетные устремления. Да й вообще, кто бы мог в водовороте мирской суеты сохранить первозданную чистоту своей души, кому бы удалось, живя среди людей, остаться ревностным и непорочным хранителем высокого Завета?

Существует лишь один случай подобного беспримерного подвига — Иисус Христос, но это уже история совсем иного порядка.

Примечательно, что, хотя всегда велось много разговоров о сторонниках и ставленниках Распутина, сколько-нибудь благожелательные высказывания о нем в литературе можно отыскать лишь с большим трудом. В обществе существовали свои неписаные правила игры. Даже те, кто по той или иной причине искали благорасположения царского друга, вынуждены были скрывать эти «слабости», никогда не выказывать симпатий и иногда даже публично осуждать поведение и роль «старца Григория». Такое фарисейство диктовалось опасением подвергнуться моральному террору общества, где возобладало мнение о том, что любые связи с этим человеком безнравственны и даже преступны. Этот «кодекс поведения» продолжал действовать и в эмиграции. Даже Вырубова, если и не самая, то уж одна из самых рьяных почитательниц «старца Григория», наверняка, написав воспоминания, не нашла в себе силы подробно изложить потомкам историю своих отношений с Распутиным, причины пиететного отношения к нему. Эту тайну распутинская «другиня Анна» унесла с собой в могилу.

Никаких скандальных эскапад за время первых визитов в Петербург за Распутиным зафиксировано не было. Вел себя скромно, благочестиво, чем расположил к себе немалое число людей, желавших «найти истинный смысл жизни и настоящую дорогу в ней». Знавший его тогда полковник Д. Н. Ломан позже рассказывал: «Познакомившись с Распутиным, стал его посещать с женою, а равно и он бывал у меня, но встречи наши не были часты. В то время Распутин вел себя безукоризненно, не позволял себе ни пьянства, ни особого оригинальничанья. Распутин произвел на меня очень хорошее впечатление. Подобно доктору, ставящему диагноз при болезни физической, Распутин умело подходил к людям, страдающим духовно, и сразу разгадывал, чего человек ищет, чем он волнуется. Простота в обращении и ласковость, которую он проявлял к собеседникам, вносили успокоение».

Часто приезжая в Петербург, Распутин долго не имел здесь постоянного пристанища. Ему охотно предоставляли кров почитатели, число которых, вопреки распространенным слухам, никогда не было особенно велико. Вначале он неоднократно проживал у Феофана. Много раз его с готовностью принимали в семье петербургского журналиста правой ориентации, кандидата прав Г. П. Сазонова, которого восхищало глубокое религиозное чувство сибирского мужика. «Прислуга наша, — свидетельствовал Сазонов, — когда Распутин, случалось, ночевал у нас или приезжал к нам на дачу, говорила, что Распутин по ночам не спит, а молится. Когда мы жили в Харьковской губернии на даче, был такой случай, что дети видели его в лесу, погруженного в глубокую молитву. Это сообщение детишек заинтересовало нашу соседку-генеральшу, которая без отвращения не могла слышать имени Распутина. Она не поленилась пойти за ребятишками в лес и, действительно, хотя уже прошел час, увидела Распутина, погруженного в молитву».

Все вышеописанное пресыщенное воображение совсем не возбуждало. Ясное дело, что из молитвенного усердия и неброской повседневной жизни изготовить «скандалез» нет никакой возможности. Требовалась информация совсем иного характера. И если таковой не было, то ее, не мудрствуя лукаво, изобретали. При этом ничем не рисковали. Кто же пойдет заступаться за какого-то мужика, доказывать, что его оболгали? Мужик он и есть мужик, поди разберись, где в его прошлом правда, а где вымысел.

С ростом известности Распутина вниманию публики предоставлялась «масса горячего материала», который просто обжигал. Другу царской семьи приписывали пьянство, воровство, принадлежность к религиозной секте, но особо уверенно и часто — половую разнузданность. «Леденящие кровь истории» о невероятных эротических похождениях Распутина и о немыслимых оргиях пьянили воображение образованных мещан.

Некоторые из них якобы были публично оглашены самим «Гришкой-эротоманом». Много шуму наделал, например, опубликованный в петербургских газетах журналистом И. Ф. Манасевичем-Мануйловым рассказ, поданный в форме доверительного признания: «Будучи в Сибири, у меня было много поклонниц, и среди этих поклонниц есть дамы, очень близкие ко двору. Они приехали ко мне в Сибирь и хотели приблизиться к Богу… Приблизиться к Богу можно только самоунижением. И вот я тогда повел всех великосветских — в бриллиантах и дорогих платьях, — повел их всех в баню (их было 7 женщин), всех раздел и заставил меня мыть».

На обывателя, погрязшего в неприметных, серых буднях, подобные красочные рассказы производили огромное впечатление: светские дамы «в бриллиантах и дорогих платьях», моющие в бане крестьянского мужика, — это видение так сильно подействовало на публику, что навсегда осталось в околораспутинской мифологии.

Никто из популяризаторов этой истории, которая пересказана была с различными вариациями множество раз, не имел представления ни о крестьянской бане вообще, ни о «технологии помыва» в ней в частности. «Семь дам» в крестьянской бане просто не смогли бы проявить свою «преданность». Они бы там просто-напросто не поместились. Для такого скопления почитательниц требовались совсем иные помещения, какие-нибудь римские термы или хотя бы номера столичных банных заведений. Не менее показательно и другое.

Если верить описаниям, то почему-то столь любимым «банным развратом» Распутин занимался только в Покровском. Объяснить такую «географию» несложно. В столице какие-то недоверчивые люди могли начать проверять, устанавливать адрес заведения, время и т. д., и вся подоплека выяснилась бы очень быстро. То же, что происходило в Сибири, можно было подавать в любом освещении и обрамлении. Кто о том доподлинно знал?

Уверенно передавали и публиковали в газетах баснословные слухи о темном и даже «преступном» прошлом Распутина. Жизнь его в Покровском изображалась разгульной и разнузданной. Этот