Анне Александровне, как и ее развенчанной покровительнице, пришлось испытать много унижений и оскорблений; эту личность воспринимали как олицетворение всего самого темного и грязного, что было в свергнутом режиме. Находясь в заточении в Свеаборгской крепости, она писала одной своей знакомой в сентябре 1917 года: «Боже, что я переживаю и пережила и часто думаю, за что Богу угодно было так снова испытать меня после всех уже пережитых страданий… Я в руках черни — то, чего боялась, и Вы сами знаете, что эта толпа матросов не рассуждает, они как дикие звери».

Примерно так же воспринимала окружающий мир и арестованная царица, которая не могла понять, чем прогневила Господа. Однако она никогда не теряла надежды на Его милость. Послефевральская судьба Александры Федоровны уже не была связана с «дорогой Анечкой», которая наверняка по своей воле никогда бы не оставила императора и императрицу. Потерпев множество крушений, разочарований и предательств, опальная царица могла быть уверена, что в искренней верности А. А. Вырубовой она не ошиблась. По крайней мере одна «подданная» у нее оставалась.

«Исчадие ада» выводят на арену

Предметом оживленных разговоров в светских и политических салонах Петербурга Распутин становится с конца 1909 года. В последующие год-два тема выходит далеко за рамки сплетен о семейном времяпрепровождении царской семьи и все больше и больше приобретает политический характер.

Именно в этот период враги монархической системы вообще и личные недоброжелатели Николая II в частности начали публично «размахивать» этим именем. Как справедливо заметил лейб-медик Е. С. Боткин, «если бы не было Распутина, то противники Царской Семьи и подготовители революции создали бы его своими разговорами из Вырубовой, не будь Вырубовой, из меня, из кого хочешь».

Настроение умов «просвещенной публики» было готово к восприятию любой антицарской клеветы, принятию самых невероятных суждений о государе и его близких. Как уже говорилось, истинное положение вещей, реальные факты и события мало кого интересовали. В тон общественных представлений попадало лишь то, что соответствовало двухмерной системе политических координат: все, что связано с властью, есть зло, темнота и невежество. В то же время все и всё, что этой власти противостоит, вызывало если и не умиление, то уж сочувственное снисхождение обязательно. Чтобы пояснить читателю, какие конкретные формы приобретало умопомешательство «передовых кругов общества», сошлемся лишь на один случай, далеко не самый известный, но чрезвычайно показательный.

Дело происходило в Москве в начале февраля 1905 года. На званом вечере во дворце князей Долгоруковых собрались сливки московской аристократии и интеллигенции. Обсуждали текущие злободневные вопросы. Только недавно случились громкие эксцессы в Петербурге (так называемое «Кровавое воскресенье»), и собравшееся у Долгоруковых общество бурлило и негодовало. Радушные хозяева, братья Павел и Петр Дмитриевичи Долгоруковы, представители высшей дворянской аристократии, родовитостью своей — Рюриковичи! — соперничавшие с самими Романовыми, были особо нетерпимы по отношению к царю и «его сатрапам». Присутствовавшие единодушно требовали конституции, ратовали за «обуздание произвола», вынашивали план политических действий «всего общества». Если бы не накал страстей, то внешне все это походило бы на традиционные собрания родовой и интеллектуальной элиты, которые давно стали обычными и в Москве, и в Петербурге.

История не сохранила для потомков, в какой момент: то ли до ужина и шампанского, то ли во время трапезы, то ли сразу же после нее — гостей начал веселить один «удачный перл». Он относился к происшествию, случившемуся накануне: в Кремле бомбой террориста убили дядю царя, бывшего московского генерал-губернатора, великого князя Сергея Александровича. Покойный слыл «реакционером» и, естественно, никакого сочувствия у «прогрессивных деятелей» не вызывал. Конечно же никому и в голову не пришло осудить злодеяние.

Внимание привлекло другое. Как передавали очевидцы, взрыв был такой силы, что «мракобеса» буквально разорвало на куски, которые потом долго собирали. Говорили, что голова великого князя оказалась на крыше здания Сената. Это обстоятельство породило острогу, которая долго забавляла: «Пришлось наконец и великому князю пораскинуть мозгами!» Князья Долгоруковы и их гости веселились от души. И кто тогда, в богатой гостиной, с бокалом французского шампанского в руке, в «эпоху безвременья», в «царстве самовластья», думал о том, что одобрением убийств политических противников они готовят и себе, и России жуткую участь? Никто не думал.

Данная история приведена здесь не для того, чтобы в очередной раз «разоблачить» и «заклеймить» пустопорожних отечественных либералов. Каждый из них получил судьбу, сотворенную собственными руками. Кто-то был уничтожен в застенках, кто-то сгинул в лагерях, а «удачливые», успевшие унести ноги от беспощадной «народной власти», влачили жалкое существование беженцев-изгоев. Не было уже «темной империи», «выродившейся династии», «реакционной политики». Вместе с «реакционным режимом» исчезли особняки, гувернантки, камердинеры, имения, вояжи в Биарриц и Баден-Баден, изысканные приемы и фамильное серебро. Вкус шампанского остался лишь сладостным воспоминанием давно ушедшей эпохи «освободительного движения».

Важно в очередной раз подчеркнуть исторически сущностный момент, помогающий понять причины «цветения распутиниады», — господствующее в обществе настроение умов. Если убийство члена династии вызывало кощунственное словоблудие, то нетрудно представить, какие «спичи» вылетали из уст «революционеров с хорошей генеалогией», не говоря уж о прочих «пламенных борцах» за счастье народное, по адресу живых «опор режима», в первую очередь самого царя.

Распутин оказался в фокусе социальной борьбы, стал инструментом политических и фракционных интриг, удобным способом общественной саморекламы, публичного самоутверждения. При этом одни преследовали разрушительные цели, другие же, главным образом представители салонной столичной публики, ни о какой революции, естественно, не мечтали, но нанесением оскорблений монарху старались удовлетворить уязвленные личные амбиции. В итоге и те (революционеры и ненавистники системы) и другие («сливки» чиновно-аристократического мира) оказались сообщниками. Случай подобной поразительной «диффузии» столь разных социальных элементов не имеет аналогов в отечественной истории.

В этой связи необходимо обозначить один основополагающий момент, без учета которого невозможно понять разрушительную суть распутинской истории. В авторитарно-теократической системе, каковой и являлось русское самодержавие до самого своего крушения, монарх был фигурой почти сакральной. Для простых подданных царские порфиры отражали свет небес, он был «помазанником Божьим». Поэтому умаление престижа власти неизбежно ослабляло власть, а в конечном итоге и всю государственность.

Когда в нелегальных газетах, в подметных воззваниях и листовках царя называли «глупым» или «кровавым», то эти обвинения мало кто слышал, да на них почти никто и внимания не обращал. Когда же нелицеприятные, а затем и просто оскорбительные отзывы и характеристики зазвучали из уст депутатов парламента и высокопоставленных лиц, включая некоторых царских родственников, то они получили совершенно другой резонанс.

Скажем, публичные истерики по поводу «козней грязного Гришки», которые устраивал камергер высочайшего двора и председатель Государственной думы М. В. Родзянко,