Петрович занялся промером дна… Это очень своевременно, так как я получил запрос из Москвы: дать для международного конгресса геологов сведения о морском дне в районе Северного полюса.

Промер показал глубину четыре тысячи триста девяносто пять метров… Работали в течение четырех часов без перерыва. Дул ветер, было холодно, сыро, но временами нам приходилось раздеваться: до того становилось жарко от работы…» (Дневник И. Д. Папанина, запись от 17 июля 1937 года.)

«…Лебедка за три часа непрерывного труда изнуряет, крутить ее довольно тяжело. Но мы уже не думаем о трудностях, так как все втянулись, а это самое главное. Мы находимся здесь для того, чтобы обогатить науку новыми наблюдениями, а потому ни с какими трудностями не считаемся…» (Там же, запись 15 августа 1937 года.)

А трудности, чем дальше льдину уносило течениями от полюса, становились все бóльшими.

«В результате шестидневного шторма в 8 часов утра 1 февраля, — радировал Иван Дмитриевич Папанин в Главное управление Северного морского пути, — в районе станции поле разорвало трещинами от полуметра до пяти. Находимся на обломке поля длиной 300, шириной 200 метров. Отрезаны две базы, также технический склад со второстепенным имуществом. Из затопленного хозяйственного склада все ценное спасено. Наметилась трещина под жилой палаткой. Будем переселяться в снежный дом. Координаты сообщу дополнительно сегодня; в случае обрыва связи просим не беспокоиться».

«Просим не беспокоиться…». Не это ли и есть подлинный героизм — в наиболее трудные минуты жизни заботиться еще и о том, чтобы не причинять беспокойства другим людям?..

Примерно в это же время, осенью 1937 года, в восточной части Северного Ледовитого океана оказался в ледяном плену ледокольный пароход «Георгий Седов».

Двадцать семь месяцев — три долгих полярных ночи! — длилось вынужденное странствование этого судна. Оно продрейфовало через весь Центральный арктический бассейн, пройдя 6100 километров, и только 15 января 1940 года уже у берегов Гренландии было высвобождено изо льдов, вышло на чистую воду.

Во время дрейфа члены экипажа этого судна настойчиво проводили научные исследования.

«…Нас тяготила мысль о том, что наш дрейф по неизведанным просторам Центрального арктического бассейна не сможет дать науке всего, что она от него ждет, — писал впоследствии капитан „Георгия Седова“ Константин Сергеевич Бадигин. — В конце концов не только ученые, имеющие дипломы, обогащают науку. Мне вспомнились имена простых русских моряков — Лаптевых, Челюскина, Прончищева, Пахтусова. Разве они готовили себя к исследовательской карьере? Но обстоятельства сложились так, что им пришлось взяться за новое, незнакомое дело, и вот их имена увековечены на географической карте…»

Всего на «Георгии Седове» оставалось пятнадцать человек. Из них только Виктор Харлампиевич Буйницкий был по профессии исследователем — геофизик, астроном и гидрограф. Все остальные — механики, машинисты, радисты, кочегары, кок, врач, боцман, помощник капитана — составляли немногочисленный экипаж зимующего судна.

И все же была намечена очень обширная программа научных работ.

Через каждые два часа — метеорологические наблюдения.

Астрономические определения места судна — так часто, как только видны светила — солнце или звезды.

Через каждые 12–15 миль дрейфа — магнитные наблюдения.

Через 15–20 миль — гравитационные.

Ежесуточно — сверление и замеры толщины льда.

Через каждые 10 миль дрейфа — взятие поверхностных проб воды.

Через 20–25 миль — глубоководные измерения.

Можно очень много сказать о важности для науки любого из разделов этой программы. В ту пору Центральный арктический бассейн площадью более пяти миллионов квадратных километров был почти полностью лишен каких-либо наблюдательных постов, причем четыре пятых этой огромной площади и вообще еще никто никогда не посещал.

Мы знаем уже, какого труда требовало каждое измерение глубины океана от четверки папанинцев. Но в их распоряжении была все же специальная гидрологическая лебедка, особо прочный трос, изготовленные на заводе приборы.

Седовцы ничего этого не имели.

Они сами сконструировали и построили лебедку, снабдив ее мощным электромотором; делали глубоководные лоты, чтобы добывать частицы донного грунта. Расплетая корабельные канаты, изготовляли глубоководные тросы.

Это было самое трудное. При длине в несколько километров такой трос оказывался настолько тяжелым, что мог не выдержать собственного веса. Малейший излом, ничтожная непрочность в месте соединения, резкий рывок при спуске или подъеме могли привести к обрыву.

Как и Иван Дмитриевич Папанин, капитан Бадигин во время дрейфа тоже вел дневник. 29 октября 1938 года он записал:

«Несчастный и в то же время счастливый день… Как ни измучились мы на вчерашнем аврале, сегодня встали рано. Судно расцветили флагами в честь двадцатилетия Ленинского комсомола, воспитанниками которого является большинство из нас. Наскоро позавтракали и в 9 часов утра взялись за работу. Прерванный на ночь аврал возобновился.

При ярком свете двух восьмиламповых электрических люстр, повешенных механиками над льдом, мы долбили лед, взрывали его аммоналом, опять долбили. Но снизу беспрерывно всплывали подсовы, и в конце концов после двухчасовой работы пришлось отступить. Мы отошли на 30 метров от левого борта и начали пробивать новую майну, — здесь лед был потоньше.

К 2 часам дня майна была вырублена. Мы установили над ней прочные деревянные козлы и подвесили к ним еще один блок-счетчик.

Теперь трос тянулся к майне от лебедки через два блока, укрепленные на шлюпбалке и на козлах…

…Я командую в мегафон:

— Начали!..

Тонкий металлический канатик медленно уползает в воду… Буторин и Гаманков, чередующиеся у лебедки, с каким-то умоляющим выражением лица глядят на эту тоненькую нить, сплетенную их руками из сотен разнокалиберных кусков. Сколько сил, энергии, труда вложено в каждый метр троса!

Волнение боцмана и матроса невольно передается каждому из нас…

Еще один оборот. Еще… Еще…

Лебедка останавливается.

— Трос весь! — говорит Гаманков.

— На счетчике четыре тысячи сто метров! — кричит со льда Буйницкий.

Но трос натянут все так же туго. Значит, груз не достиг дна… Обидно, что первое измерение не дает точных результатов… В 17 часов Трофимов[5] включает рубильник… Трос медленно выходит из воды. Он быстро обледеневает.

И вдруг мотор заработал с большой легкостью, — натяжение груза резко уменьшилось. Тягостная догадка поразила каждого: под водой произошел обрыв… На дне остались 1800 метров троса и груза…»

Да, уж действительно — несчастный и в то же время счастливый день: трос оборвался, но все же измерения глубины были начаты.

Лишь девятая попытка седовцев оказалась удачной. Глубина океана составила в том месте 4485 метров…

«…Таким образом, — говорилось в научном отчете об