основном это были офицеры, решившие в новых условиях сделать блестящую профессиональную карьеру. В армии классическим представителем этой группы офицеров был Тухачевский, во флоте – контр-адмирал А. В. Немитц. Совсем мало было офицеров, которые разделяли революционные идеи. Типичным представителем этой группы офицеров был подпоручик Н. А. Щорс. Новожилов очень верно охарактеризовал офицеров, руководивших обороной Кронштадта: «К сожалению, в крепости, по-видимому, не нашлось среди военных специалистов с крупными военными дарованиями, не нашлось „характера“. Соловьянов, бывший офицер, из финляндских полков (наших русских), стоявших во главе обороны, не пользовался никогда славой хорошего офицера, не овладел массами и играл тусклую незначительную роль „спеца“. Офицеры, отдавшие себя в распоряжение ВРК, чувствовали себя неловко: отвыкли командовать, отвыкли от людей»[308]. Люди, бывшие в Гражданскую войну только «спецами», всего боявшиеся в Красной армии, чувствуя над головой постоянно занесенный меч, в новых условиях не могли проявить инициативы и командовать теми, кто совсем недавно топил и убивал их. К этому добавлялась тревога за семьи у большинства оставшихся в Петрограде, а у многих из них отсутствовала вера в успех восстания.

Существует несколько версий, когда впервые состоялась встреча военных руководителей Кронштадта с членами ВРК. Мы считаем, что наиболее близко к истине события изложены Арканниковым: «В 11 часов вечера (2 марта. – Л. П.) начальник штаба ввиду бегства коменданта был вызван на „Петропавловск“ во Временный революционный комитет, где ему было сказано, что работа штаба должна идти по-прежнему и что все указания будут теперь исходить из Революционного комитета»[309]. 3 марта около 12 часов дня на «Петропавловске» встретились основные военные специалисты и члены ВРК. На собрании присутствовал и Козловский, о котором Петриченко писал, что он не был на первой встрече, но, как мы знаем, ее не было. Или Петриченко подвела память, или ему было просто очень обидно, что большевики сделали Козловского главным руководителем восстания. О том, что Козловский во время восстания держал себя пассивно, рассказывали военные руководители восстания. Арканников вспоминал: «Начальник штаба, бывший подполковник Соловьянов, видя исчезновение всех представителей власти и догадываясь о бегстве коменданта крепости, тотчас же решил снестись с начальником артиллерии крепости, бывшим генерал-майором Козловским, дабы его уведомить о происшедшем и предложить ему, как назначенному ранее приказом по крепости заместителю коменданта, вступить немедленно в исправление означенной должности». Козловский долго не отвечал, а потом прислал записку, где писал, «…что приказ, назначавший его заместителем коменданта, был, по его мнению, действителен лишь при нормальной обстановке; при создавшемся же положении он вступить тотчас же временно исполняющим должность коменданта крепости не считает возможным»[310].

По воспоминаниям офицеров, присутствующих на этом собрании, в выступлениях членов ВРК господствовал оптимизм. Петриченко обнадежил собравшихся: «…гидроавиационный отряд в Ораниенбауме на нашей стороне, население Ораниенбаума с окрестностями, а также гарнизоном и население Петрограда также, по-видимому, на стороне Кронштадта». Петриченко уверял, что ВРК «…приняты меры, чтобы Петроград знал правду о Кронштадте…» На офицеров его выступление произвело впечатление. Арканников продолжал: «…в общем, получалось впечатление, что Кронштадт не будет один и, подняв антибольшевистское восстание, будет поддержан народными массами, в глубине коих политика большевиков уже потерпела поражение». На уверенность офицеров в широкой народной поддержке кронштадтцев повлияло присутствие на собрании Я. И. Ильина, которого Арканников охарактеризовал «одним из видных коммунистов Кронштадта»[311].

Попытаемся разобраться в одном из ключевых вопросов Кронштадтского восстания – почему Кронштадт придерживался оборонительной тактики и дал возможность собрать против восставших 7-ю армию Тухачевского? В этом их обвиняли все современные наблюдатели и историки. Чернов писал после подавления восстания: «Без кораблей Кронштадт, уступивший с самого начала всю инициативу противнику (под лозунгом „мы не хотим крови, пусть нападают и несут ответственность за братоубийство большевики…“)»[312]. Но кто виноват в том, что кронштадтцы не предприняли решительного наступления на Петроград: матросы, офицеры ВРК или просто соотношение сил? Чернов обвинял восставших матросов. С этой точкой зрения согласен самый авторитетный западный историк, писавший о кронштадтском восстании, Пол Эврич: «Моряки чувствовали себя в большей безопасности на укрепленном острове, чем на материке, в непривычной для себя роли пехотинцев. Опасаясь, что их слишком мало, чтобы перейти в наступление, они предпочитали укрытие в неприступной крепости и сидеть там до тех пор, пока правительство не согласится с их требованиями»[313]. Агранов в докладе о результатах расследования приводит различные версии. На одной странице он писал: «Штаб предполагал держаться наступательной тактики и в этом смысле собирался открыть действия против Советских войск, но представители Ревкома, ввиду принятого Ревкомом решения ограничиться только обороной крепости, высказались против агрессивных планов, предложение последнего было отвергнуто». Но на следующей странице он утверждал: «На одном из таких собраний комсостава Петриченко заявил, что команды, особенно судовые, оказывают на Ревком давление в смысле побуждения его к предпринятию наступления или же другим активным мероприятиям. На это Соловьянов сообщил ему, что с теми силами, которыми располагает крепость, активных действий предпринимать нельзя и потому необходимо внушить командам, что они должны терпеливо выжидать и переносить лишения осады»[314]. Арканников разъяснял: «Конечно, рационально было бы, в особенности с политической точки зрения, кронштадтцам наступать самим на Ораниенбаум и далее двигаться, имея поддержку среди населения и красноармейцев, к Петрограду, дабы соединиться с рабочими такового. ‹…› Но указанные меры совершенно не соответствовали военной силе Кронштадта: обученного, одетого (главное, обутого) и вооруженного гарнизона в самом Кронштадте было мало; мало-мальски опытного командного состава почти не было»[315].

Петриченко, написавший брошюру о Кронштадтском восстании вскоре по приезде в Финляндию, стремился показать его мирный характер: «Революционный комитет был озабочен тем, чтобы не пролить напрасно ни одной капли крови». Но, вынужден признать, что матросы были настроены более решительно: «Возмущаясь такой наглостью коммунистов, гарнизон рвался в бой и с кораблей хотели открыть огонь по Ораниенбауму»[316]. Арканников подчеркивает, что вопрос о наступлении поднял военный совет, был разработан план атаки, но большевики начали наступать раньше[317]. Интересно, что в ряде совещаний военных специалистов в конце 1920 – начале 1921 г. участвовал Арканников. На одном из них обсуждался его доклад. Выводы свидетельствовали об очень низкой готовности Кронштадта к длительной обороне из-за слабого вооружения, изношенности орудий, отсутствия запасов топлива[318]. Наиболее точно и ясно о том, кто хотел или не хотел наступать, высказался Козловский: «…Наступательный порыв командного состава, а главное самих войск был постепенно погашен штабом обороны»[319].

Мы считаем, что наступать не хотели ни штаб обороны, настроенный крайне пассивно, ни ВРК, думавший в первую очередь