оглянулся не там, где надо, — знал бы, где упасть, солому подостлал! — а в стечении обстоятельств. Случайная смерть возможна везде, но в бою многое зависит от твоего умения чувствовать опасность, от сноровки, боевого мастерства и того самого счастья, которое подарила тебе жизнь.

...Иду к элеватору неторопливым шагом. Под ногами хруст. Это шлак хрустит на каждом шагу. К осени посыпали дорогу шлаком, чтобы машины с зерном не буксовали. Иду со своими думами, вспоминаю своих боевых друзей и дороги, которые привели к центру Берлина.

2

28 января 1943 года, когда прозвучали последние выстрелы на Мамаевом кургане, кто-то из моих однополчан сказал:

— Город на Волге выстоял, пусть теперь город на Шпрее дрожит!..

То был переломный момент в ходе войны. С той поры все военные дороги вели нас в Берлин. Исход штурма столицы третьего рейха был, таким образом, предрешен в сражениях на Волге. А когда на Курской дуге загремело стократное Бородино, то гром боев, как гласила солдатская молва, докатился до стен рейхстага и на наших западных границах стали подниматься, будто разбуженные этим громом, полосатые пограничные столбы с гербом Советского Союза.

— Они поднимаются по ночам, как привидения. Днем их вновь роняют фашисты, но на следующую ночь они опять встают, — рассказывали наши солдаты.

Прошло немногим более года, и осенью сорок четвертого воинам, очистившим Белоруссию и Украину от оккупантов, представилась возможность проверить достоверность молвы об оживающих пограничных столбах.

В наш 220‑й гвардейский полк влилась группа призывников из Западной Украины и Западной Белоруссии. Среди них был Шота Платонович Тибуа, смуглый парень небольшого роста. Нос с горбинкой, глаза карие, с янтарным отливом. Его зачислили в четвертую роту.

— В оккупации был? — спросил его писарь роты.

— Не был, — ответил Тибуа.

— Откуда призван?

— Не призван, а сам прибыл. Сначала надо спросить, откуда родом, потом — откуда прибыл, — сделал он замечание писарю и, помолчав, ответил: — Я горный человек, война застала меня в Белоруссии, откуда и прибыл.

— Почему же говоришь, что в оккупации не был? — насторожился писарь.

— Ты плохо знаешь партизанскую клятву: мы не признавали оккупации, ходили по своей земле, жили по советским законам, потому и говорю — не был.

— Ладно, — согласился писарь. — А присягу давал?

— Пять раз! Сначала перед командиром отряда, потом еще четыре — перед гербом Советского Союза на пограничном столбе...

Писарь, улыбаясь, оглянулся, как бы ища свидетелей разговора.

— Не веришь? Сходи на Буг, там, недалеко от Бреста, ниже моста, найдешь два столба и прочитаешь: «Шота Тибуа». Это я гвоздем расписался. Было четыре таких столба, но осталось два...

— Где же остальные?

— Немцы сожгли. Мои столбы сожгли. Один раз из костра вытащил и поставил, а второй раз не успел: пуля ногу пробила...

В тот же час Шота Тибуа оказался в центре внимания гвардейцев четвертой роты. На него смотрели как на привидение, с которым была связана легенда о пограничных столбах. Онуфрий Логинов, которого в тот день перевели из пехотинцев в артиллерию, подарил ему гимнастерку отложным воротничком и фуражку с малиновым околышем... Хотя уже стояли холода, но Тибуа принял все это с радостью; вскоре появились у него и армейские брюки и сапоги. В общем, еще задолго до того, как на склад вещевого снабжения полка поступило обмундирование для нового пополнения, Шота Тибуа ходил в полной форме.

В середине января сорок пятого года, после прорыва немецкой обороны на Висле, четвертая рота шла в авангарде полка. Стремительным маневром наши войска обошли Варшаву и вышли на шоссе Варшава — Познань — Берлин. И тут Шота Тибуа сказал:

— Прямая дорога называется столбовой. Будем наступать дружно, и тогда эта дорога к победе будет самой короткой...

Рота двигалась на танках. Ветер наступления как бы окрылял Тибуа: горные люди, как птицы, не боятся высоты и любят быструю езду. Было холодно, но Тибуа надел на голову фуражку с красным околышем — подарок Логинова.

В бою за Познань спешившиеся стрелки, оставив танки перед взорванным мостом, бросились на ту сторону неглубокой речки и будто растворились в прибрежных перелесках. Но вот возле дороги у телеграфного столба замаячила фуражка с красным околышем. Прошло еще несколько минут, и там собралась почти вся рота. У ног Тибуа лежали два немецких пулемета. К ним прибавилось еще более десятка автоматов и карабинов. Очистив придорожные кусты и канавы от немецких пулеметчиков и фаустников, солдаты вернулись к взорванному мосту, чтобы помочь танкистам переправиться через речку.

— Вот она, наша столбовая дорога! — говорил Шота Тибуа, подтаскивая вместе с танкистами бревна под гусеницы танков.

Наступление продолжалось в нарастающем темпе. Передовые части далеко оторвались от основных сил и еще дальше от своих тылов. 220‑й гвардейский полк вместе с танкистами генерала Катукова был направлен в обход города и крепости Познань. Там завязались уже затяжные и жестокие уличные бои. Тибуа, которому не терпелось поскорее подойти к Одеру (а там ведь до Берлина рукой подать), готов был не есть и не пить, а все идти вперед, лишь бы не кончались боеприпасы и горючее для танков. И опять впереди маячила фуражка с красным околышем.

Обходный маневр уводил, однако, далеко в сторону от столбовой дороги. Замедлили ход и танки: горючее оказалось на исходе. Кроме того, на пути легла широкая водная преграда — Варта. Надо было с ходу форсировать ее и круто поворачивать на шоссе Познань — Кюстрин.

Пехотинцы, выбив немцев из небольшого поселка, остановились перед крутым изгибом реки. Было решено ждать ночи. Шота Тибуа, заменив раненого помощника командира взвода, предложил выдвинуться всем взводом вперед и, пока светло, провести рекогносцировку.

— Разведаем, какой берег на той стороне, а там будет видно...

Прошло не более двух часов, и с той стороны реки привели пленных — четырех солдат и одного офицера. Тотчас же был поднят весь батальон, и рота за ротой устремились на западный берег Варты. Солдаты шли след в след по заснеженным торосам, огибая полыньи и промоины, местами брели по наледи, не теряя ориентира, выставленного на той стороне. Ориентир был прост, но хорошо заметен даже ночью. На белом откосе