— Я приглашаю вас быть моими шаферами, господа, и предайте ротмистру Бертье, что его приглашаю тоже.

Может, только самые старые и самые опытные солдаты, давно загрубевшие от войн и походов, не волнуются пред сражениями.

Они все видели много раз. Они видели и тяжелые осады, и большие сражения, и длительные компании с бесконечной чередой кровавых стычек и схваток. Они знали и хмельные от вседозволенности победы, и горькие от крови и потерь поражения.

Таких людей уже не испугать и не удивить. Но даже они не любили неопределенности. Для них всегда необходимо что-то делать, шевелиться: либо идти вперед, упираясь, стоять насмерть, либо лезть на стену, либо восстанавливать ее после пролома, либо копать бесконечные траншеи, либо бросать все и бежать. Но нужно, нужно что-то делать. А для этого нужен приказ. Приказ дает ясность, убивает неопределенность. А неопределенность всегда страшна. Неопределенность разъедает солдата не хуже, чем безделье. Тут неопределенность вдруг закончилась, появилась строгая и беспощадная ясность. Все, наконец, стало для него на свои места. Никаких тебе «или».

И все его метания, его желание найти правильное решение, эта глупая надежда, что все обойдется без усилий и, смешно сказать, без крови, что ему удастся жить спокойно, как живут другие господа в своих поместьях, вдруг все это закончилось. Сразу и бесповоротно. Словно барабан за его спиной сыграл сигнал «внимание». Дробь прокатилась и смолкла, одно мгновение, послышится другой сигнал: «Атака, средним шагом вперед».

Сейчас заорут сержанты и строй солдат двинется вперед.

И нападение на Брюнхвальда стало этим сигналом, этой барабанной дробью. И ничего теперь уже ничего нельзя было изменить.

— Видит Бог, я этого не хотел, — сказал он сам себе негромко.

— Что? — не расслышал его Максимилиан.

— Вычисти одежду, говорю, возьми малое знамя, возьми монаха, брата Семиона и поезжай в поместье Мелендорф, к графу, отдашь письмо, что я тебе напишу, скажешь, что то, чего он так настойчиво искал, будет принадлежать ему. Я согласен. А еще скажешь, что я готов взять его дочь, Элеонору Августу, замуж на тех условиях, что они предлагают, — он говорил невежливо с молодым человеком, обращался к нему на «ты», делал это намеренно.

Юноша смотрел на него чуть не с испугом.

— Я думал, вы дозволите мне побыть с отцом, — сказал он.

— Ты врачеватель? — сухо поинтересовался кавалер.

— Нет, но я…

— Тогда займись своим делом и выполняй то, что должен выполнять, — зарычал на него Волков.

— Да, кавалер, — сказал Максимилиан, опуская глаза.

Он помолчал, потом опять взглянул на Волкова и спросил:

— А мы отомстим за отца?

— А как ты думаешь? — в свою очередь спросил у него Волков.

— Зная вас, думаю, что вы так им это так не спустите, — сказал юноша, — но это… Это я так думаю, может… Вы ведь вдруг свадьбу, кажется, затеваете. А я хотел бы знать.

— Ты ничего не должен знать, — строго сказал кавалер. — Я твой капитан, а может, и полковник, а ты мой солдат, а солдат не должен знать ничего лишнего.

— Да, кавалер, — понял Максимилиан и замолчал.

— Сыч, — окликнул помощника Волков.

Сыч ехал сзади, он сразу пришпорил коня и поравнялся с господином:

— Да, экселенц.

— Сегодня же поедешь на тот берег, там сержант, кажется, Жанзуан его фамилия, собирает серебро с плотов. Найдешь его, он поможет тебе незаметно перебраться на тот берег.

— Значится, опять на тот берег, — со вздохом произнес Сыч.

— Чего ты вздыхаешь?

— Да не люблю тот берег, все там не как у людей, да и сами людишки сволочи. Муторно там.

— Сволочи?

— Еретики, каждый второй! А то и двое из трех! А что делать мне там? — спрашивал Сыч.

— Сходи на ярмарку, посмотри, что там и как, посмотри, где сидят менялы и торговцы мехами, ну, и все дороги посмотри, что ведут к ярмарке.

— Сделаю, экселенц, — обещал Сыч.

Волков взглянул на Максимилиана, тот улыбался. Улыбался с гордостью.

Глава 19

Наверное, епископ Малена был рад больше всех. И больше Волкова, и больше невесты, и больше ее брата, молодого графа фон Мален. Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, брат невесты, надумал Волкова вразумить и объяснить ему, что если не разослать всем приглашения на свадьбу за месяц, то многие не приедут, а многие станут думать, что были к ним пренебрежительны. Но кавалер настоял на том, чтобы свадьба была через неделю и что больше ему ждать нельзя, так как у него есть дела.

Это вызвало у графа раздражение, и он сказал ему высокомерно:

— Сие невозможно, добрый господин.

Волков спорить с ним не стал, а тут же молча встал и пошел к графу-отцу. Сказал ему, что свадьба графа с его сестрой Брунхильдой состоится сразу после его свадьбы с Элеонорой Августой. Граф-отец заварил его, что приложит все усилия, чтобы ускорить дело.

Но кавалеру и этого показалось мало. И он поехал в Мален, там говорил с епископом. Сказал ему, что он готов задеть еретиков горных, но хочет начать дело сразу после свадьбы с дочерью графа, а молодой граф чинит препятствия, придумывая отсрочки. Старый епископ аж из сутаны чуть не выпрыгнул, велел при нем собирать карету, тут же отправился к молодому графу.

И уже утром следующего дня кавалер получил письмо от молодого графа. В нем написал граф, что отец и епископ убедили его и что принимает он желание кавалера жениться через неделю, но предупреждает Волкова, что не все гости, каких пригласить на торжество подобает, будут на нем из-за необоснованной торопливости жениха.

Не знал Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, что на сей раз кавалеру наплевать на приличия и наличие важных господ на свадьбе. В другой раз, конечно, он ждал всех, он выдержал бы все положенные сроки, но не теперь. Волков понимал, как важны связи в обществе. Но не сейчас. Сейчас каждый час жизни жил он, сжигая нутро себе синим огнем холодной ярости. И даже то, что Брюнхвальд шел на поправку и что говорил уже и ел, даже пытался шутить по-солдафонски глупо, ничего не меняло. Когда Волков видел его руки, притянутые бинтами к досточкам, как видел обритую его голову, зашитую в четырех местах, так ненависть к горцам, к поганым еретикам, только возгоралась с новой силой.

Нет, он не показывал ее, даже старался прятать, говорил со всеми вежливо, улыбался, если получалось, но все это получалась это у него плохо. Даже Брунхильда в эти дни не осмеливались