Я не отрывал глаз от ее обнаженной спины, и язык у меня прилип к гортани, а сердце забилось так бешено, что я торопливо ушел и разыскал ученого писца, который быстро составил все нужные документы и отнес их на хранение в архив фараона. Когда я вернулся, Нефернефернефер была одета в царский лен, на голове у нее был парик, красный, словно золото, на шее, запястьях и лодыжках звенели невиданные украшения, а у дверей ее дома стояли дорогие носилки.

Я отдал ей расписку ученого писца и сказал:

– Все, что у меня есть, теперь принадлежит тебе, Нефернефернефер, все твое, и даже платье на мне – тоже. Давай сегодня вместе пить, есть и веселиться, ибо завтрашний день никому неведом.

Она взяла расписку, небрежно сунула ее в шкатулку эбенового дерева и сказала:

– Я очень огорчена, Синухе, но у меня только что начались месячные недомогания, и ты не сможешь сегодня войти в меня, как мне хотелось бы. Будет лучше, если ты уйдешь и оставишь меня, чтобы я могла очиститься как положено, потому что у меня болит живот и голова тяжелая. Приходи в какой-нибудь другой день – и тогда ты получишь то, чего желаешь.

Я смотрел на нее, не в силах что-либо сказать, и в груди у меня была смерть.

Она пришла в раздражение, топнула ногой и прикрикнула:

– Уходи, мне некогда!

Когда я попытался обнять ее, она сказала:

– Не размажь краски на моем лице.

Я ушел домой и привел в порядок свои вещи, чтобы все было готово к приходу нового хозяина. Одноглазый мой раб следовал за мной по пятам и качал головой, пока его присутствие не стало меня раздражать. И я сказал гневно:

– Не ходи за мной, я уже больше не твой хозяин, тобой будет владеть другой. Когда он явится, слушайся его и не кради у него так много, как у меня, так как его палка может оказаться крепче моей.

Тогда он поклонился мне до земли, воздел руки в глубокой печали, горько заплакал и сказал:

– Не отсылай меня от себя, господин мой, ведь мое старое сердце привязалось к тебе, и оно разорвется от горя, если ты отошлешь меня прочь. Я всегда был предан тебе, хотя ты очень молод и легковерен, а когда я крал у тебя, я честно соблюдал твои интересы и подсчитывал, сколько можно украсть. В часы полуденного зноя я бегал по улице, выкрикивая твое имя и славя искусство твоего врачевания, хотя слуги других целителей били меня палками и швыряли в меня навозными лепешками.

Сердце мое саднило и во рту было горько, когда я смотрел на него, но я все-таки был растроган и коснулся его плеча:

– Встань, Каптах!

В купчей его имя значилось «Каптах», хотя я никогда не называл его по имени, чтобы он не возгордился и не вообразил себя моим ровней. Поэтому, зовя его, я всегда кричал: «раб», «дурак», «бездельник» или «вор».

Услышав из моих уст свое имя, он заплакал горше прежнего, коснулся лбом моих ног и рук и поставил мою ногу на свою голову, пока я не рассердился, не пнул его и не велел встать.

– Твои вопли уже ничему не помогут, – сказал я. – Но знай, что я продал тебя другому совсем не со зла, я был доволен твоей службой, хотя часто ты нагло выражал свое раздражение, хлопая дверью или гремя посудой, если что-нибудь было не по тебе. Я не сержусь на тебя и за то, что ты крал у меня, ибо это – право раба. Так было, и так всегда будет. Но мне невольно пришлось отдать тебя, поскольку больше мне нечего было отдать. Я отдал также дом и все свое имущество; даже одежда, в которую я облачен, не принадлежит теперь мне. И вопли твои бесполезны.

Тогда Каптах встал, почесал голову и сказал:

– Это скверный день. – Мрачно помолчав, он добавил: – Ты великий врачеватель, Синухе, хотя ты еще молод, но весь мир перед тобой открыт. Поэтому лучше, если я соберу все более ценные вещи и мы с тобой убежим ночью, во мраке, и спрячемся на каком-нибудь корабле, где кормчий не слишком бдителен, и отправимся вниз по течению. В обоих Египтах много городов, и, если законники, отыскивающие твой след, узнают тебя или если я буду обнаружен в списках беглых рабов, мы сможем отправиться в красные страны, где вино прозрачно и женщины веселы. В Митанни и Вавилонии, где реки текут вспять, очень чтят египетских врачевателей, так что ты сможешь разбогатеть, а я стану слугой уважаемого господина. Поторопись же, господин мой, чтобы мы успели собрать твои вещи до наступления тьмы. – И он стал дергать меня за край одежды.

– Каптах, Каптах! – сказал я. – Не мешай мне своими глупостями, ибо на сердце у меня смертельный мрак и тело мое уже не принадлежит мне. Меня связали цепями, которые не видны, но которые прочнее медных. Я не могу убежать – каждое мгновение, проведенное вдали от Фив, было бы для меня мучительнее огненной печи.

Мой слуга сел на пол, потому что ноги его были усеяны болезненными мозолями, которые я время от времени у него удалял. Он сказал:

– Видно, Амон покинул нас, и это неудивительно, ведь ты так редко приносил ему дары. И хотя я всегда жертвовал ему пятую часть того, что крал у тебя, в благодарность за то, что мне достался такой молодой и добрый хозяин, он бросил и меня. Что же делать? Значит, надо сменить бога и поскорее вознести жертвы новому богу, – может быть, он отведет от нас зло и возвратит благополучие.

– Не говори глупостей! – сказал я, уже сожалея, что назвал его по имени, раз он сразу так осмелел. – Твои речи для меня не больше жужжания мухи, и ты забываешь, что у нас уже нет ничего, что мы могли бы принести в жертву, – все, чем мы владели, принадлежит теперь другому.

– Это мужчина или женщина? – спросил Каптах, обнаруживая любопытство.

– Женщина, – ответил я – ведь мне ни к чему было таиться от него.

Услышав это, он вновь завопил и стал рвать на себе волосы:

– Лучше бы мне никогда не родиться на этот свет! Лучше бы мать задушила меня пуповиной в час моего рождения! Ибо нет для раба горшей беды, чем служить бессердечной женщине, а она, конечно, бессердечная, раз так с тобой поступила. Она с