как будто отвечал. Иногда в студию звонили пенсионеры и спрашивали что-нибудь, и тогда врач каждый раз говорил им, что они должны записаться к специалисту на прием и диктовал номер. Это была явно рекламная постановка, так гладко они все говорили, как будто читали по бумажке. Но делали при этом вид, что разговаривают по-настоящему. Хотя настоящие врачи тоже иногда так делают: притворяются, что лечат, а на самом деле просто возятся с бумажками. Мне стало наконец противно, и я повернул колесико – выключил звук.

Осталось только шур-шур – это я вожу кисточкой по деревянной раме, стараясь не заляпать стекло. Вшшш-вшшш-вшшш – это под ветром шуршат ветки деревьев. Чивирк – прилетает на яблоню какая-то хлопотливая птичка. Гулко стукаясь о землю, падают в траву яблоки. Вдалеке гудит поезд. Кто-то проходит по улице за дощатым забором и зовет Масю. Интересно, кто это Мася? Девочка маленькая? Или кошка?

Работал часов до пяти и к этому времени успел подновить все рамы, кроме тех, что были на веранде. Там отдельная работа, да и краски почти не осталось. Собрал и вынес все газеты, весь мусор. Потом поставил вариться картошку. А потом опять пришел Миша и принес копченого леща.

– Ты это, не подумай чего, – говорит. – Я тут плутанул слегка, когда ты мне про Тома Сойера стал говорить. Это я че-то не то вспомнил. Жена смеялась очень. Это же из детской книжки, да? Они там еще забор красили.

– Конечно! – смеюсь. – А ты что подумал?

– Ну знаешь, у американцев-то там, если два мужика вместе собираются, всякое можно теперь подумать. Мы тут недавно начали кино одно такое смотреть про этих вот ихних Томов, так переплевались.

– Не, Миш, я не по этой части.

– Ну, давай тогда выпьем, – говорит Миша и достает из кармана бутылку со своим пойлом.

– Ой, не знаю даже. Вчера что-то перебрали, – говорю. Но Миша смотрит так, что я понимаю: надо все-таки укрепить его во мнении, что я человек традиционных вкусов, и говорю:

– Ну ладно. Под леща-то сам бог велел.

Мы немного посидели с Мишей, выпили и закусили, потом пришла его сердитая жена и увела его.

Лидия Павловна

Дачное тепло в городе превращается в гнетущую липкую духоту. Вокзальная суета утомляет с первых нот. Кто-то говорит, что в школе вечный шум и крик. Но разве можно сравнивать звук детских голосов, их почти домашнюю возню в привычных им школьных коридорах с вокзальной текучкой, нервным поглядыванием на часы, торопливыми встречами и расставаниями. Вокзал – самое бесприютное место на свете, чужое для всех. И каждый приезжающий чувствует это, все торопятся покинуть этот предбанник города. Торопятся грубо, какой-то с сумками чуть не сбил меня с ног. «Мамаша!» И что-то еще площадное, похабное бормочет, проталкивается к дверям, как будто в здании заложена бомба, а в сумках у него запакована вся его семья, которую он стремится во что бы то ни стало спасти.

Остановка автобуса на другой стороне проспекта. Пыль. Выхлопные газы. Обертки от мороженого, семечковая шелуха. Одежда сразу становится грязной, кожа – потной. И вокруг перед светофором толпа таких же потных, пыльных, раздраженных. Через проспект быстро, опять толкаясь.

Вдруг визг тормозов. Вздрогнула, оглянулась: это резко встал, так что даже развернулся слегка и одним колесом застыл на зебре, автомобиль. Перед ним парнишка лет шестнадцати, рукой показывает на знак перехода. Слава богу, кажется, никто не пострадал. Из машины высунулся мужчина в пиджаке, что-то начал кричать. Ругается так грубо, век бы не слышала. Выкрикнул что-то напоследок, резко взял с места. Взвизгнули шины, так что я опять вздрогнула. И почему-то снова стала думать про Антона. Что, если он прав? Может, все-таки съездить в его магазинчик, узнать, как там дела? Сейчас ведь так и говорят «наехать на кого-то», в смысле обидеть. Люди на дорогих машинах могут наехать на тех, кто пешком. Люди в креслах начальников могут наехать на тех, кто ждет в приемных. Просто по праву сильного, богатого, успешного. Да разве когда-то было иначе? А когда это касается наших близких, когда это происходит рядом, то становится нестерпимо тяжело от беспомощной злости и обиды. Я чувствую эту тяжесть в груди почти физически. Так отвратительно, что темнеет в глазах и тошнит. Какая невыносимая духота!

Антон

Я остался один на веранде. Вечер был тихий и очень теплый, то ли от выпитого самогона, то ли просто стояла такая погода. Солнце садилось и распускало по поселку длинные золотисто-красные лучи, иногда ветром чуть шевелило ветки яблонь, и тогда в траву и в цветы с глухим стуком падали яблоки. Вдалеке, похожие на больших ленивых великанов, покачивали кронами высокие деревья, которые росли где-то дальше, может, на краю поселка. Иногда по улице неторопливо проходили дачники. Издалека, с других участков, долетали звуки чужой жизни: вот кто-то говорит, дверь хлопает, лает собака, звонит телефон. Сколько я уже здесь? Время остановилось. Теперь так будет всегда: эти яблоки в траве, чьи-то шаги по улице, теплый свет, воздух.

А Лидии пора бы уже вернуться. Она, конечно, за сердце схватится, когда опять меня увидит на крыльце.

– Как? – скажет, – Антон! Ты так и не уехал?

Вот тут-то я ей и скажу:

– А ну-ка, Лидия Павловна, выйдите за калитку и зайдите нормально. С усталой улыбкой, с продуктовой сумкой в руках, в которой что-нибудь вкусное лежит, чего в вашем магазинчике не продается. А потом обведите глазами свой домик и всплесните руками (ну, сумку-то я к тому времени у вас уже возьму):

– Что это, Антон? Неужели это ты сделал? Как же хорошо ты придумал, а у меня все руки не доходили рамы подновить. А я еще хотела тебя выгнать! Ты уж прости меня!

– Ну что вы, что вы, – скажу я. – Рад был помочь. Мне это было несложно.

А потом мы пойдем в комнату, сядем пить чай, и она расскажет, что побывала у меня в магазине, поговорила с девушками, и они сказали, что никто обо мне не расспрашивал. Но чтобы я совсем не волновался, она еще и в банк позвонила. Попросила соединить с генеральным. И вот ведь чудо – ей пошли на встречу. И Витюша, хотя и говорил с ней сухо, но убедил, что совершенно доверяет своей невесте, и вообще, он человек широких взглядов и совсем не обижается, если кто-то его невесту чуть-чуть деликатно потрогает и полюбуется на ее красоту. А потерянный документ нашелся еще тогда, прямо тем вечером и нашелся.

– Вот видишь, Антон, – скажет Лидия Павловна, –