Шрифт:
Закладка:
Но Саша дрогнула, постыдно дрогнула — лишь потому, что помнила, в какую молотьбу попал старый лекарь по доброте своей. Все его преступление — спасение одного младенца, а награда — долгое заключение и служба ненавистному канцлеру.
Поэтому она сразу поверила, что Михаил Алексеевич не своей волей покорился канцлеру, легко вообразила, что и у него тоже не осталось никакого выбора.
Если бы не печальная история лекаря, Саша всенепременно выгнала бы Михаила Алексеевича взашей — разве можно держать подле себя предателя?
А теперь она страшилась, что о ее постыдной слабости узнает отец, — о, как легко представить всю глубину его разочарования!
Впрочем, отцовское разочарование казалось не самым худшим перед лицом более ужасающих угроз.
— Михаил Алексеевич, — позвала она, переводя кобылу на шаг, — понимаете ли вы, сколь давняя вражда между нашей семьей и великим канцлером? Первый император был щедр и дал нам очень много — Лядовы ведь сами себе закон. Атаман может казнить и миловать своих людей, распоряжаться войсками, на границах его слово — как слово Божье. И канцлер давно нашептывает матушке-государыне, что вольный атаман пошатнет ее власть, коли захочет, силы хватит. Да только мы и внесли ее на трон во время дворцового переворота — папины гвардейцы, на своих плечах. Ведь Лядовы присягали императору, а значит — и дочери его. А государыня чтит отцовы наказы и умеет быть благодарной. Наши войска — опора ее и защита.
Вот и бесится канцлер — такая неподвластная ему мощь. А теперь представьте, что с вами будет, вздумай вы ляпнуть моему отцу: так мол и так, служу твоему заклятому врагу, не обессудь, атаман, судьба-злодейка. Я знаю, вы верите — повинную голову меч не сечет. Но отец убьет вас в тот же миг, без раздумий. Поэтому заклинаю вас всем, что вам дорого, — памятью о вашей жене, возможно, — молчите о канцлере даже под пытками!
Михаил Алексеевич слушал ее серьезно и внимательно, а при упоминании пыток даже глазом не моргнул.
— Соврать-то недолго, — ответил он со вздохом, — врать-то я научился в последнее время.
И столько огорчения было в его лице и голосе, что Саша не удержала улыбки.
— Вы самый простодушный соглядатай на свете, — заметила она, — ума не приложу, как это канцлеру вообще в голову пришло использовать вас в таком качестве. Или же, напротив, самый коварный — и в этом случае вы станете мне хорошей наукой.
— Более всего я хочу стать вашим другом, — твердо произнес Михаил Алексеевич, открыто глядя Саше в глаза, и она невольно вздрогнула, вспомнив его горячее дыхание на своих пальцах.
В эту минуту утрешняя возня в снегу показалась пустой, нелепой.
Вдруг Михаил Алексеевич вовсе не считал ее ничтожной, бессердечной и слабой? Вдруг в злосчастьях своих он уверовал, что его всенепременно выбросят из дома, как шелудивого пса? Привык к бедам и одиночеству, не находя ни дружеской поддержки, ни протянутой руки?
— Милый мой, — произнесла Саша с состраданием, нисколько не возмутившись этой фамильярности. Дружить с наемным управляющим? И что в этом такого? Она Лядова, а не какая-нибудь графиня, может позволить себе что угодно. — Верьте мне: я вас в беде ни за что не оставлю.
Он резко отвернулся, глядя на черные, зловещие голые ветви деревьев.
И Саша тоже молчала, растерявшись от невольной торжественности своих слов.
Кобыла опять всхрапнула, и Михаил Алексеевич пришел в себя.
— Саша Александровна, — начал он задушевно, — я вот что подумал… Только вы оставайтесь, пожалуйста, спокойной, а то знаю я вашу манеру — сначала драться, потом разбираться.
— Да говорите уже, — хмуро поторопила она, не слишком довольная этим упреком.
— Если Лядовы настолько влиятельны, если они опора и защита трона, то ведь канцлеру было не резон мешать браку дочери и сына вольного атмана. Александр Васильевич, конечно, не великий князь, но и не сильно меньше. А тут и девочка на сносях. Обвенчал бы он молодых, и никакая вражда бы ему в этом не помешала. Так канцлер упрочил бы свое положение, а не пошатнул его.
— И что вы хотите этим сказать? — медленно переспросила Саша.
— И сам не понимаю, но уж больно нескладно выходит.
— Нескладно, — согласилась она, кусая губы. — И зачем меня убивать при рождении? Мало деревенек, куда можно спихнуть неурочного младенца? К чему лишний грех брать на душу?
— Если там еще осталась душа, — угрюмо пробормотал Михаил Алексеевич.
Саша немедленно вспомнила: и его собственная душа под властью проклятья, и все становится только хуже, раз даже лошади встают на дыбы.
Опасность, которую нельзя встретить со шпагой в руках, была в диковинку, но Саша велела себе не унывать.
Никто — ни великие канцлеры, ни их страшные колдуны, ни черти, ни вольные атаманы — впредь не посмеют обижать человека, которому она пообещала свою защиту.
Глава 16
К усадьбе Гранин подъезжал в смятении — утренний конфуз со взбесившейся лошадью, должно быть, изрядно напугал дворню. Как-то теперь на него будут смотреть? Со страхом и ненавистью?
Он ведь даже не сможет объясниться, уж больно невероятной и дикой была его история.
Мучительно ломило в висках, от холода все тело стало будто стеклянным, с непривычки к верховой езде болела спина и все, что ниже, и кобыла под ним проявляла все больше раздражения, и Гранин боялся, что вовсе не доберется сегодня до конюшни.
Однако вот она, подъездная аллея со стройными рядами строгих голых деревьев, уже было видно несколько струек дыма от дома и пристроек, еще несколько мгновений — и Саша Александровна легко слетела с лошади, бегом направляясь к широким ступеням.
— Груня, — кричала она, расстегиваясь на ходу, — Груня, поди сюда!
Двери за ней захлопнулись, а Шишкин держал лошадь Гранина под уздцы, помогая ему сползти вниз.
— Иваныч, — неловко попросил он, наконец ощутив под ногами твердую землю, — подготовь упряжку — нужно будет привезти из города модистку для Саши Александровны, мадемуазель Вебер. Она живет на Гороховой улице. Вместе со всеми котомками.
