— Да здравствует Французская империя, взошедшая на прекрасных дрожжах революционного энтузиазма!

М-ель Соланж вдруг почувствовала себя француженкой, и ей захотелось подвигов. Она схватила Готарда за руку и шепнула ему:

— Уйдем, уйдем отсюда, из театра, — и потащила Готарда к выходу.

— Что с вами?

— А я не знаю… я боюсь, что мне это до жути приятно…

— Почему… почему?..

— Народ вас лишил императора и короны… А вы у народа похитили его революцию и ее гимн… Что лучше… что хуже…

Они поспешили на улицу.

В темном небе слышался глухой моторный шум. Это не звуки космических лучей, не шум крыльев ангелов, спускающихся на землю во славе и грозе, это не рев дракона, плывущего в небе среди звезд, — это стрекотанье мотора огромного «цеппелина» — трофеи побед французов над немцами. Невидимо или видимо проносится едва заметной тенью ночами по небу воздушный корабль. Не о нем ли страдала тень Наполеона Бонапарта? Может быть, в самом деле с воздушного корабля Наполеон «видит землю во мраке ночном?» Или это бред Парижа после марнских, аррасских, верденских побед сгустился темным гремучим облаком и проносится ночами над Парижем?..

Готард пригласил ее пойти с ним ужинать в Булонский лес.

Там, смотря по погоде, можно было сидеть либо на «чистом воздухе», либо в самом помещении. Чистым воздухом считался тот, что витал над ровным квадратом земли в три сажени. По бокам этого участка земли шла крытая галерея. На ней стояли столы и стулья. На столах уютно горели лампочки, освещая фарфоровые тарелки и хрустальные бокалы. На площадке, открытой небу, — рояль. Около него скрипач и виолончелист. Через всю площадку — электрические шнуры, протянутые в разных направлениях и унизанные лампочками в форме нежнейших роз, сияли ослепительно. В четырех углах галереи росли четыре огромных дерева. К стволам их были прикреплены длинные жестяные желоба, поставленные вертикально и направленные открытыми своими частями на площадку. По дну каждого желоба тянулось толстое стекло, пропускающее через себя зеленовато-голубой матовый свет, долженствующий изображать свет луны.

Около одной из таких стеклянных «лун» и устроились Готард с Болье.

Лакей в черном фраке приносил на подносе яства с видом священнодействующего служителя алтаря во время таинства евхаристии. Чтобы не скучно было ждать какого-нибудь блюда, лакей, наклонившись над столом и показывая гнилые зубы, смешанные с двумя-тремя золотыми, рассказывал о битвах на полях Арраса, о том, как ночью светят трупы, благодаря выделению из них особенных газов, про осаду Вердена немцами и о том, как он был ранен в девятнадцати местах. М-ель Болье только тут заметила, что лакей действительно прихрамывал на правую ногу.

После ужина в первом часу ночи под звуки однообразной, но возбуждающей музыки закружились пары. Дамы в объятиях мужчин лениво, привычно закатывая глаза, изгибались всем тонким телом. Мужчины шаркали по полу слабеющими от истомы ногами. Танцующие, толкаясь друг с другом, перебрасывали свои головы в такт музыке то справа налево, то наоборот. Мужчины еще вытягивали шеи, чтобы казаться выше дамы и маячить не под лицом ее, а над ним. Дамы были в газовом и декольтированы. Мужчины в черном. Выражение лиц, несмотря на страстность поз, у дам и мужчин были самые деловые, такие, как бывают у сапожников, когда они принимают заказ, или у почтово-телеграфных чиновников, принимающих заказные отправления, или у фармацевтов, когда они дозируют порошки. Вообще же, как заметила Соланж, это был не танец, а топотно-толкательное упражнение, к которому и относились по-деловому.

Фокстрот прекращался в третьем часу ночи. Тогда публика приступала к шампанскому, крюшону и сладостям. А на площадку, где танцевали, выходили три негра: пожилой, юнец и неопределенного возраста и даже пола карлик. Они кувыркались на разные манеры. Карлик ложился на живот, прокидывал ноги сзади за свои уши, притягивал их руками к лицу, составлял таким образом из своих конечностей замкнутое кольцо, из которого торчала голова, и в таком виде катался кубарем по всей арене. Через него, отбрасывая себя прыжком вверх, кувыркались другие два негра. Для большего эффекта музыка не играла, а шипела, негры же гикали, а карлик охал.

— Замечательно? — спросил Готард Соланж.

— Скучно.

— Ах, так, тогда идемте в другое место.

Они направились в Hall.

Это — некоторая часть города, занятая крытым, железно-стеклянным и без окон помещением. Площадь его — пять, шесть кварталов по всем четырем сторонам.

Ежедневно с утра в этом помещении начинается торговля мясом, капустой, луком, картошкой, салатом, морковью, рисом, черносливом, яблоками и мясом, мясом, мясом. Продукты подвозятся с двух-трех часов утра. Красные кровавые туши в утреннем тумане, при свете электрических лампочек, испускают тяжелое кровяное испарение. Запахом его пропитано все необозримое помещение Hall’я. Деревенский здоровый народ, мужчины и женщины, в большинстве молодые, выгружают свои товары, раскладывают мясо и овощи на ларях и прилавках. Автомобили, «фордики» или «ситроены», подвезшие эти продукты, разгружаются быстро.

Вот в это время, когда уже все фешенебельные рестораны закрываются, в Hall и стекаются посетители этих ресторанов, утомленные ярким светом лампочек-роз, стеклянных лун, белизною дамских туалетов и блеском черных смокингов. Дамы в черных туалетах, мужчины в бальных туфлях испытывают большое наслаждение от пребывания в этом грубом, деревенском Hall’е. Там они проводят время в маленьких трактирчиках, где вместе с торговцами и торговками за грязноватыми столами, на засаленных скатертях, разрисованных узорами винных и пивных пятен, пьют дешевый суррогат кофе и дышат кровяным испарением свежего мяса, которому промозглое парижское утро придает особенную силу и остроту.

Элегантные мужчины заводят знакомства с румяными грязноватыми деревенскими девушками.

Так просиживают в Hall’е великосветские посетители, пока не зардеется утро и первые солнечные лучи не разгонят кровавых испарений, пока не наступит то пьянящее утомление, какое овладевает шаманами после их плясок и радений.

Возбужденный утренней зарей и всем тем, что его окружало, Готард говорил Болье:

— Ведь мы с вами здесь в самом великосветском обществе. Это место особенно стало популярным после войны, она демократизировала население, ибо в окопах одинакова была смерть и для генералов и для солдат. О, мы теперь демократы, не то, что раньше. Вы видите, какое единение самых высоких особ Парижа с деревенскими жителями. А в наших наиболее консервативных газетах вы найдете некрологи о наборщиках, сапожниках, столярах и пр., поскольку они известны были газете. Обратите, в самом деле, внимание на заднюю страничку (петит) в наших лучших газетах. А почему? Борьба за существование нации объединила все элементы общества. Сотрудничество социалистов с правительством оказалось не эпизодом.

На лице, на