люди обнажили клинки. Коротко блеснула серебряная вязь на каждом из лезвий — сегодня мы взяли посеребрённые мечи, потому что впереди нас ждали такие же, как мы. Против волков использовать оружие мы не собирались.

Звери прыгнули на нас, высоко, как настоящие волки не смогли бы, метя по дуге выше лошадиных голов. Бел допела песню как раз в этот момент и хлопнула в ладони. Перевернувшись в воздухе, звери неуклюже рухнули на землю и тотчас испуганно рванулись прочь, в разные стороны. Это были крупные серые зайцы. Мы в тот же момент разрезали мечами путы на мешках и вытряхнули на землю ещё пять сонных зайцев, которые, впрочем, моментально проснулись и тоже покинули нас.

Бел снова откинулась на грудь воину, и он прикрыл её плащом, ибо мы вновь полетели быстрее ветра.

Бел — молодчина. Если мне нужна магия, я всегда нанимаю её. И пусть час её работы стоит дорого, я знаю, за что плачу, даже если она просто спит в седле.

Мои люди на ходу прятали клинки, которые не собирались использовать до самых Пределов Мальтазара.

Теперь волки, которые могли встретиться нам на пути, погонятся за зайцами, не заметив нас. Обязательно погонятся, тем более зайцы бежали туда, куда велела им Бел. Сказки о том, что оборотень в волчьем теле соображает так же хорошо, как и в человеческом — не более чем сказки. Как и истории о том, что вампир не отражается в зеркале — не более чем истории. Мы отбрасываем тени и отражения, потому что мы есть.

Кони, все чёрные, как один, несли нас по степи, не разбирая дороги. Однажды нас догнал тоскливый, переливчатый волчий вой; но мы поняли, что земли оборотней проехали без проблем. Другой раз стая белых птиц с белыми клювами и лапами, больших, как журавли, выпорхнула из высоких трав, потревоженная нами, бросая крылатые тени на наши лица. В остальном же до самой дороги всё было спокойно.

Когда мы, подгоняя коней, пересекли ручей и подъехали к насыпи, Луна уже была почти посреди неба.

Мы остановились, подождав ровно столько, чтобы пропустить невидимый нам отсюда отряд всадников, с гиканьем проскакавших по дороге наверху насыпи. Затем Бел, обернувшись к полю, крикнула что-то в темноту. Спустя несколько минут из травы прямо на нас выскочили зайцы — пятеро из выпущенных нами десяти. Волки не замедлили бы появиться, но мы не стали их ждать. Ласковым, напевным словом Бел усыпила зайцев, и, снова упрятав их в мешки, мы отправились дальше, уже слыша, как шуршит за спиною трава — волчья стая, которую зайцы увели за собой с нашего пути, догоняла нас.

Кони, нагибая шеи и напрягаясь всем телом, вывезли нас вверх по крутому склону, и мы оказались на тракте. Сюда волкам не было ходу, это уже были земли людей, а не зверей.

Высекая искры подкованными копытами, по дороге, мощённой чёрными и белыми камнями, наши кони достигли Белой и Чёрной башен.

Здесь редко кто ездил, но мы решили проехать именно тут — ночь не стояла на месте, близился рассвет, убийственный, как каждый рассвет в году, и к утру мы должны были достигнуть Пределов Мальтазара, чтобы не сгореть на солнце.

Башни, высотой в двадцать пять ярдов каждая, стояли близко друг к другу, круглые, тонкие, сужающиеся кверху. Между ними могли бы протиснуться бок о бок не более пяти всадников. Белая башня была по правую руку, а Чёрная — по левую. Вокруг имелись ещё другие строения, но башни определённо доминировали.

— Стой, заплати пошлину! — закричали нам с Чёрной башни, и пустые прежде окна ощетинились арбалетами. Я узнал резкий голос Каталины. Ей, как всегда, не спалось лунными ночами, и она сама командовала ночной стражей. Я посмотрел вверх и увидел её бледное, раздражённое лицо, обрамлённое немытыми волосами.

В ответ на Белой башне дунули в дребезжащий рог, а затем хозяин башни, лохматый Шэннон, закричал вниз:

— Нет, нам заплати пошлину!

Так бывало всегда. Обычно проезжающим приходилось платить пошлину обеим сторонам, которые спускали за ней корзины на верёвке. После чего люди Каталины старались перебить верёвку корзины Шэннона, а лучники Шэннона, ругаясь, метили в корзину Каталины. Путники тем временем обычно успевали проехать, пока этой парочке не вздумалось затребовать с них пошлину ещё раз.

У них шёл очень давний спор из-за этого замка, и однажды случилось так, что они одновременно напали на него, успев занять по половине. Выбить противника из противоположной части оказалось для каждого невозможным: они замуровали входы и накрепко засели в окружённом обрывами замке, который раньше был сторожевым постом. Кто владел замком, тот ведал всей этой дорогой, потому что другого пути на север вблизи не было.

Поскольку никто не хотел отпускать противника, никто и не уходил. Тот, кто покинул бы башню первым, подставился бы под удар. Ситуация стала почти неразрешимой.

За три года, пока враги сидели в башнях, тут наладилась торговля — купцы продавали Каталине и Шэннону еду, а те, в свою очередь, платили им деньгами, взятыми с проезжих. В купцов никто не стрелял, поскольку они пообещали уморить обе стороны голодом, если хоть одна стрела полетит в сторону торговца, независимо от того, кому он привёз товар.

Замок давно потерял для них свою ценность, стал символом, а вражда превратилась в навязчивую идею. Одуревшие от неё Шэннон и Каталина давно уже стали полубезумцами. Скоро, я думаю, кого-то из них прикончат свои же люди.

— Пошлину, говорю! — заорали они хором, и я кивнул Бел. Она выпрямилась, провела рукой по волосам, и на несколько мгновений всю площадку между башнями залил свет, и наш отряд стал виден, как на ладони — всадники на чёрных лошадях, в кованых панцирях, с тёмно-красными флагами за спиной, и знаменитая Бел, сияющая, как день.

— Узнаёшь меня, Каталина? — спросил я. — Узнаёшь, Шэннон?

Молчание было мне ответом. Согласное, удивлённое молчание.

Шэннон и Каталина, которые, среди прочего, были источниками моего дохода, узнали меня.

Много лет назад эти двое заключили со мной пари и проиграли. В оплату я взял себе власть над ними и подкрепил её магией. Я помогал им, подсказывал пути, зная, что когда-нибудь они мне пригодятся. Захватить пограничный замок они решили тоже с моей подачи. Так что я являлся, по сути, хозяином его, но об этом никто не знал — дань я собирал не чаще раза в год, безлюдными ночами. Противиться мне они не могли, даже если бы захотели — я мог приказать им всё,