недостатки современного общества, он избрал объектом поклонения допетровскую Русь, когда усвоенные им моральные ценности были, как ему казалось, реальностью, а Россия еще не подверглась «поддельному просвещению», лишившему многих русских дворян, включая его самого, их национальной идентичности. Как и Шишков, Глинка идеализировал мифическое прошлое, якобы не затронутое нравственной коррозией и не знавшее душевных сомнений. Он отвергал просветительскую идею прогресса и верил, что в прошлом существовал золотой век социальной гармонии. Эту гармонию, полагал он, обеспечивало патерналистское христианское правление добродетельного царя и не менее добродетельных бояр, воплощавших чисто русские моральные и духовные качества. Крепостничество было благотворно, так как оно давало возможность дворянам осуществлять руководство крестьянами с отеческой мягкостью. В 1806–1807 годы Глинка окончательно уверовал в то, что его миссия – напомнить русским людям о золотом веке и освободить их от европейских духовных оков. На место жестокости и самодурства должны прийти альтруизм и забота о слабых и невинных. Дворянство, вернувшись к своим патриархальным корням, нравственно очистится и оставит декадентскую привычку к роскоши и паразитический образ жизни, появившиеся с тех пор, как Петр III отменил в 1762 году обязательную службу для дворян. Оружием Глинки в его крестовом походе стал ежемесячник «Русский вестник» [Бочкарев 1911: 209–210; Попов 1987: 5–9][189].

По окончании войны 1806–1807 годов Глинка вернулся в Москву и впервые взглянул на древнюю столицу как на хранилище русского прошлого и величия России. «В этом расположении духа задумал я издавать “Русский вестник”, <…> главною целью [которого] предположил я возбуждение народного духа и вызов к новой и неизбежной борьбе», – писал Глинка [Глинка 1895:220]: ведь Тильзит, как он полагал, был лишь временной передышкой. Он восхищался «Мыслями вслух на Красном крыльце» Ростопчина и с радостью воспринял желание графа сотрудничать с новым журналом. Между ними установились прочные взаимоотношения. В феврале 1808 года Глинка посетил Вороново, где хозяин развлекал его воспоминаниями о суворовских походах (опубликованных впоследствии в «Русском вестнике») и о царствовании Павла I[190]. Это были любимые темы разговоров Ростопчина, и Глинка слушал его с жадным интересом [Глинка 1895: 220–226].

«Русский вестник» оказывал ощутимое влияние на современников благодаря тому, что превозносил до небес допетровскую Русь и русский национальный характер. Позиция издателя допускала критику современных недостатков, вроде жестокости по отношению к крепостным, бюрократического деспотизма, злоупотреблений властью, поскольку эти недостатки, которые удивительным образом отсутствовали в идеализированном прошлом, можно было приписать влиянию Запада. До того как к власти пришел Петр I, утверждал «Вестник», Россия «едва ли уступала какой стране в гражданских учреждениях, в законодательстве, в чистоте нравов, в жизни семейственной и во всем том, чем благоденствует народ, чтущий обычаи праотеческие, отечество, царя и Бога»[191]. Однако экскурсы Глинки в российское прошлое грешили неточностью, так как он недостаточно хорошо об этом знал. Сказывалось его европейское воспитание: он часто приписывал персонажам русской истории не соответствовавшие эпохе взгляды и поведение героев из западноевропейской истории. Так, Н. М. Зотов якобы учил будущего императора Петра I согласно принципам, которые проповедовали Кондильяк и Песталоцци, а покорителя Сибири Ермака Глинка уподобляет Сципиону Африканскому. Вслед за Шишковым Глинка подыскивает русские соответствия крупнейшим фигурам из западной культуры, а вестернизированное образование, которое он и сам получил, теперь представляется ему одним из источников болезни, поразившей Россию. Традиционная Россия предстает у него как царство добра и образцовой нравственности [Булич 1902–1905,1: 212–216; Попов 1987: 7–9]. Хотя это было весьма поверхностное понимание истории, большинство читателей Глинки знали ее еще хуже, и многие из них смотрели на прошлое сквозь такие же европейские очки, как и Глинка. Подобная позиция издателя в сочетании с распространившейся повсеместно франкофобией обеспечивали успех журнала у публики, воспитанной в европейской традиции и вдруг обнаружившей, что ее собственная страна имеет историю, с которой имеет смысл познакомиться[192].

Глинка опубликовал список своих подписчиков за 1811 год – четвертый год издания «Вестника»[193]. В тот момент у него числился 171 подписчик в Москве, 531 в других губерниях и еще 12, чей адрес он не указал. Список включал представителей старинных аристократических родов (некоторые из них позже примкнули к декабристам) и таких выдающихся персон, как Лабзин и бывший президент Коллегии иностранных дел Н. П. Панин (Ростопчин не входил в их число, так как Глинка с ним поссорился). Журнал распространялся по всей территории Российской империи: от Иркутска до Риги и от Архангельска до Тифлиса. Подписывались на него и священнослужители – один митрополит, четыре епископа, пять архимандритов, два протоиерея, один иерей, две духовные академии и три семинарии, – а также три Дворянских собрания, не менее пяти светских школ и Московский танцевальный клуб. В Петербурге же к ним присоединились всего девять человек, не считая адмирала Шишкова, и это говорит о том, что антинаполеоновская пропаганда Глинки и прославление допетровской Руси воспринимались недоверчиво в официальных кругах и неприязненно – в культурных. В 1808 году французский посол даже подал Александру I жалобу на опубликованные в «Вестнике» антифранцузские выпады, но никаких официальных мер против Глинки предпринято не было [Булич 1902–1905, 1:211–212].

Судя по всему, Глинка обращался в первую очередь к московскому и провинциальному дворянству: большинство его подписчиков жили в Москве или Подмосковье, на Украине и в Поволжье. Об этом свидетельствуют цифры 1813 года[194]. Из 386 подписчиков, чьи адреса известны, 165 проживали в густонаселенных центральных и южных губерниях, по преимуществу сельскохозяйственных[195]. В Орловской губернии «Вестник» получали в каждом из десяти уездных городов. 69 подписчиков жили к западу и северу от Москвы, 55 – на Волге, между Нижним Новгородом и Астраханью, где экономические и социальные условия были примерно такими же. А вот в районах с менее развитой крепостнической структурой или отличающихся от других в этническом отношении их число было значительно меньше: в Архангельске всего четыре, в Сибири – 11, на Северном Кавказе – один, в Петрозаводске и Прибалтике – ни одного.

Социальный состав подписчиков «Русского вестника» за 1813 год подтверждает описанный характер журнала (в 1811 году сведения о составе не публиковались). 451 человек были дворянами, из них 136 были обозначены как «его благородие», 197 – как «высокоблагородие» (майоры, полковники и соответствующие им по положению гражданские чины), 75 – как «высокородие», «превосходительство» или даже «высокопревосходительство» (генералы и соответствующие им). Еще 41 подписчик был «сиятельством» (то есть графом или князем), по экземпляру получали великие князья Михаил и Николай (будущий царь Николай I), и один поступал в Императорскую библиотеку в Эрмитаже. С другой же стороны