Шрифт:
Закладка:
«Ну и черт с ним, ничего удивительного, ну кладбище», – Андрюха взывал к остаткам разума в нарастающей панике, точно впервые прозревая сплошные кресты и обелиски. Они торчали тут и там среди травы и елового молодняка – нелепые, корявые, как старые зубы из гнилого рта, и было их много, ужасающе много, и тотчас почудилось, что их становится все больше, больше.
– Хватит бредить! Как баба! – нарочито грубо оборвал товарища Пельмень, невольно ускоряя шаг, ему вдруг почему-то резко расхотелось возвращаться в подвал среди могил, который совсем недавно казался таким родным и уютным.
«Все от лишнего ума. Или наслушался чего-то, или нары попались несчастливые. Сейчас доберемся, костерок запалим, чайку дернем…»
Нарочито бодрое течение его солидных мыслей прервал еле слышный шепот приятеля:
– Андрюха, глянь – огонь.
Леденея от ужаса, Пельмень разглядел: и вправду, вот полянка, вот фундамент, а вот он – вход в их подвальчик. И среди плит ясно виден огонек: не костра, не фонаря – какой-то мертвенно-белесый.
– Не боись до времени, – мужественно приказал он, – может, дед нас там поджидает.
– Мертвый? – еле шевеля губами, спросил Анчутка.
– Во дурень-то, – с показным спокойным добродушием попенял ему Андрюха, твердо держа курс на огонь и смиряя предательскую дрожь в коленках.
«Ох и страшно… Ну а чего вдруг страшно? Ничего страшного. Наверное, дед нас ждет, решил тут переночевать. А зачем, если у него место другое есть? А может, в раскопе возился, решил не идти домой… Это что же, один лазал в подвал, кривой-косой? Нет… а кто же там тогда?»
– Стой, давай не пойдем, – проскулил вдруг Анчутка.
– Дурень! Что ты как баба, – увещевал его Пельмень, а у самого ком к горлу подступал. Вот шагов двести осталось, вот от силы сотка, вот полтинник, вот уже совсем близко огонек.
Не рискуя идти прямо ко входу, Андрей круто свернул к тому месту, где располагался прикрытый лаз. Ему вдруг почудилось, что земля под ногами стонет и вздыхает, точь-в-точь как тогда, тыщу лет назад, в лесу над рвом с расстрелянными. Обливаясь потом, он неуклонно, пусть и крадучись, приближался к входу, держась вдоль остатков фундамента.
«Коли кто и выползет, так не сразу увидит», – подумалось ему и не возникло и тени мысли о том, кто это выползет и что страшного в том, что увидит.
Погас огонь в подвале. Послышались шорохи и отвратное шлепанье, как если бы огромная жаба ковыляла, волоча по земле прыщавое свое брюхо.
Пацаны, холодея от ужаса, увидели, как из их подвала выползает ужом черное, угловатое и одновременно бесформенное. Издали похоже на человека, но вместо того, чтобы распрямиться, поднявшись на поверхность, оно продолжило передвигаться на четвереньках, издавая утробные стоны. Оно двигалось еле-еле – и так же медленно, как в липких ночных кошмарах, вдруг начало поворачиваться, припадая на конечности, похожие на руки и ноги… это и были руки и ноги. Человек это был, который полз на локтях, волоча ноги, издавая душераздирающие стоны, а потом вдруг окрестности потряс дикий вопль, переходящий в вой: «Есть! Хочу есть!»
Заверещав по-поросячьи, Анчутка с Пельменем припустились прочь, сквозь поросль, вниз с пригорка, шлепая по воде, по водорослям.
Существо же, приняв вертикальное положение и преобразившись в человека, буркнуло: «Неучи», оправило пиджак, перекинуло через руку пальто, подхватило чемодан и отправилось по своим делам.
Ругаясь на чем свет стоит, Колька перешел на ту сторону острова, откуда виден был берег с кладбищем.
«Шумновато там сегодня», – подумал он, глядя, как темные силуэты носятся промеж крестов, потом кубарем скатываются с пригорочка на песок, чуть не на четвереньках несутся к воде, прыгают на плавун и бесстрашно шлепают прямо по нему.
«Пьяные, что ли?»
Колька поежился. Кто в здравом уме отважится скакать по зыбкому гамаку из трав, под которым с каждым шагом становится все глубже?
«Точно, пьяные. Вот уже сто метров от берега, а они все держатся. Или легкие? Или вообще не люди? Да нет, не может быть, сейчас ухнет кто-то. Вот сейчас… сейчас…»
Стоило так подумать, как под одним из беглецов разошелся плавун и он с головой ушел под воду. Второй, повернувшись, ринулся к нему – и угодил в другую прогалину. Только и слышно было захлебывающееся, самозабвенное сквернословие да беспомощные шлепки.
Разлетались с дикими воплями ночные птицы, ухали совы, у далекого жилья пошли переругиваться собаки.
Сплюнув, Колька скинул одежду, выдернул из своего шалаша один горбыль и поспешил к «плоту». И поспел как раз вовремя: запутавшись в скользких стеблях, бегуны по воде уже пускали пузыри, продолжая хвататься руками за скользкие стебли.
– Цепляйтесь! – он протянул палку в их сторону, налегая животом на другой конец жердины.
Сперва один, потом второй, нащупав опору, вынырнули, отплевываясь, с глазами, вытаращенными от испуга.
– Живы? – спросил Колька.
– Ы-ы, – ответил один.
Второй плаксивым Анчуткиным голосом пожаловался:
– Меня за ноги держат!
– Не дергайся, дурак. Не сучи копытами, все, теперь не утонешь. Давай, три одну ногу другой, вторую, не торопись.
– Сапоги-и-и-и, – протянул Яшка плаксиво.
– Чего? – прикрикнул Колька. – А ну, и раз, и два, и раз, и два! А ты не шевели ногами вообще, замри.
Подчиняясь ворчливым, но дельным и спокойным приказам, они смогли освободиться из плавуна. Колька осторожно скользнул в чистую воду, уступая «плот» в конец вымотавшимся недоутопленникам, и, придерживая его, поплыл к острову.
Пельмень держался молодцом, чуть придя в себя, начал помогать, подгребая. Анчутка лишь шлепал по воде вялыми руками, потом, невзначай хлебнув воды, закашлялся, зачем-то отпустил «плот» и собрался было пойти ко дну, да Андрюха, схватив его за волосы, выдернул как редьку.
Так совместными усилиями дотолкались они до острова, нащупали ногами дно. Только Анчутка, которого затянуло под плавсредство, попробовал достать твердь, понятно – не дотянулся, и снова начал захлебываться. Пришлось вытаскивать его на берег волоком и оставлять на песочке. Он сперва лежал, как дохлая рыба, потом зашевелился, попробовал сесть и тотчас начал икать – раз, потом другой, потому еще и еще. Его била дрожь, зубы клацали.
Пацаны вытряхнули его из одежды, укутали в плащ-палатку, подтащили поближе к огню, а он плакал и хватался руками за босые ноги.
– Сапоги-то наши – тю-тю, – жалко ухмыляясь, констатировал Пельмень.
– Нечестно заработали, – неудачно пошутил Колька и тотчас заторопился: – Ладно, чего там, давай к костру поближе.
…Выслушав историю происшествия и утраты сапог, Колька посочувствовал:
