Осколки тишины рушатся на пол, и вместе с ними туда падает лорд Джереми Тангейзер Третий.

Его не били.

Певец пришел в себя от тупой боли в ладони, точно кто-то пытался ногтем начертить на ней звезду.

– Умирает! – истошно вопил кто-то. К боли в ладони прибавились толчки в живот и ноги. Джереми обеспокоился. Неужели его раны настолько серьезны?!

Костяной лепесток царапал руку Джереми, но с каждым движением силы покидали тварь. Другие тыкались в тело, как слепые щенки, но не могли пробить одежду. Наконец лепестки упали на пол и не смогли подняться. Лишь слабо подрагивали, празднуя агонию.

– Оно умирает! – бесновался мужской голос, Тангейзер с удивлением узнал в нем мэра Холдстока. «Он казался мне таким рассудочным господином, строгим и выдержанным».

На небосклоне Джереми взошел фонарь. Внимательные глаза Фан-Дер-Глотта цепко осмотрели его лицо. Окровавленными пальцами подонок расширил его веки. Удовлетворенно кивнул.

– Успеем, – бросил он. – Подберите падаль. Нельзя ждать. Едем немедленно.

Тангейзера перекатили на грудь, в поле его зрения оказался плотоядный цветок. Джереми с мстительным удовольствием обнаружил, что лепестки изломаны, тела разбросаны вокруг в чудовищном беспорядке, а из мясистого основания сочится густая бесцветная жижа.

Гордон Бёрн подобрал нож и вытер об обшлаг кителя.

– Если оно умрет, – пообещал он. – Я буду резать тебя неделю.

Джереми в ответ забрызгал его слюной. Слова не помещались во рту.

Коляска отбивала чечетку по булыжной мостовой. Сидели молча. Холдсток промокал плешь платком и хрипел. Его нога оказалась перемотана скатертью. Душекрад, казалось, уснул. Фан-Дер-Глотт безотрывно изучал лицо Джереми, но ускользал от дуэли глаза в глаза. Из раны на груди святоши без устали сочилась кровь.

В порту перекликались баржи.

Ветер с моря драл щеки и присыпал раны солью. Джереми выволокли из коляски и бросили на колени рядом с пустым пирсом. Все головы задрались вверх. Лорд Тангейзер поднял свою тоже. По ночному подиуму вышагивала царица-луна. Она была бесстыдно нага. Тучи-кавалеры облетали ее стороной. Красотка славилась крутым норовом.

Фан-Дер-Глотт первым вернулся на землю, стянул перчатки с огромных мосластых рук и присел рядом с Джереми.

– Это безумно благородно с твоей стороны, – расщедрился он. – Девушка все равно умерла, но нас ты победил. Нас – это и тебя тоже. Потому что сейчас ты будешь петь. Это самая важная песня в твоей жизни, ведь потом ты умрешь. Я дам тебе шанс, но не верю, что тебе выпадет коронное шесть.

– Отсоси у моего жеребца, – припомнил лорд Тангейзер и показал окровавленные десны.

Фан-Дер-Глотт поманил охотника. Тот приблизился и сверкнул лезвием.

– Быстро, – попросил безумец.

Ремесло Бёрна было отточено и хорошо смазано. Джереми подумать не мог, что боли так нравится его тело.

– Йах-йах пуду педь! – откричал свое Тангейзер. Ему дали четверть часа. Прочистить горло. За это время он сотни раз успел подумать о побеге, но нож охотника не давал забыть, зачем красуется у горла.

– О чем мне петь? – героизм выветрился из Джереми вместе с парой пинт крови.

– Зови.

– Кого звать? – не понял повелитель баров. Мучители молчали. – Кого звать? – зарыдал великий контратенор. – Как его имя?!

Истерика прорвала плотину.

Гордон Бёрн вытирал нож платком мэра. Тот сидел на причальной тумбе, беспомощно свесив руки. Содержательница дурдома откровенно наслаждалась происходящим. Леди Зеленое Солнце что-то нашептывала Душекраду, который качался с носка на пятку, полуприкрыв глаза. Фан-Дер-Глотт стоял лицом к заливу. Плащ на спине был порван. Пуля прошла навылет.

– Пой! – зарычал Фан-Дер-Глотт через плечо. Шум волн вплелся в его голос. Джереми услышал, как волнуются подводные барабаны, как низко гудит труба Судного дня, как сталкиваются мировые льды.

Горло Тангейзера исторгло прозрачную трель. Он увидел песню и начал нанизывать остальные звуки на нее, как на нить. Ожерелье морского плача поднималось все выше и выше над землей. Море пенилось у ног Фан-Дер-Глотта, протягивало жадные волны, пыталось дотянуться, поглотить, отнять, но безумец крепко стоял против пучины, и песня лилась в подставленные ладони неба и размазывалась по его щекам.

Луна набрякла желтушным бубоном.

Она выглядела ужасно. Небо стыдилось ее и пыталось выдавить, опрокинуть в бездну вод, чтобы впредь не носить в себе этой дьявольской опухоли.

Джереми раздирал легкие неистощимым плачем. Его лицо облепили светящиеся насекомые, вторящие своими крылышками его руладам. Нить песни ушла высоко за облака. Луна захватила собой половину неба. Она выпучивала кратеры, силясь разглядеть крошечного певца. Море вышло из берегов и двинуло свое белопенное воинство на порт. Фан-Дер-Глотт упрямо наклонился вперед, но не подумал уступить стихии.

Небосвод распороло когтями падающих звезд.

На лице луны вспух безобразный шрам. Ночное светило в ужасе отпрянуло. Небесные сферы зазвенели от ее воя. Метеоры пронзали собой горизонт. Один из них рухнул в воду совсем недалеко от пирса. Море закипело. Оно ревело, стремясь поглотить пришельца, похоронить в своих глубинах, и твердь, запоздалая, глупая, забилась в сердечном приступе, отвечая на шипящие мольбы моря.

Никто не устоял на ногах. Лошади неуклюже завалились на бок, повисли на упряжи. Коляска едва не опрокинулась. Один лишь Фан-Дер-Глотт держал пасть неба и океана, не давая им сомкнуться.

Джереми запечатал небо последним грохочущим речитативом и сполз по мокрому камню к темной границе, отмечающей переход суши в море. Ноздри с наслаждением впитывали запах гниющих водорослей.

Бытие опомнилось и начало оправляться, стряхивать с одежды паутину, тараканов и безумие.

Джереми попытался выдавить из себя хотя бы звук и понял, что онемел. Фан-Дер-Глотт покачнулся и рухнул на пирс. Леди Аманда и мэр подхватили его под руки и потащили от воды.

– Нееееееееет, – прохрипел он, харкая кровью и цепляясь за руку Тангейзера. – В воду его!

Сапог Гордона Бёрна с хрустом пришелся под ребра. Джереми завалился на бок. Охотник схватил его под колени и за шиворот, потащил на дальний конец пирса.

– Насколько могло быть проще, – делился сам с собой Бёрн, – если бы он не свалял дурака. Ох уж эти мне дилетанты!

Море без радости встретило тело певца. Джереми качался на перине волн, и воды отказывались принять его жизнь.