выронив телефон, со всего маху вывернул руль, вдавил педаль в пол, что-то треснуло, машину развернуло, дернуло. На дороге она чудом, но удержалась. Непристегнутый Илья, зажимая разбитый нос, и пристегнутый, пусть и оглушенный Лев Иванович ошалело смотрели, как гигантский лось высокомерно, неторопливо переходит дорогу, даже вроде бы и не глядя в их сторону.

— Не стоило бы по телефону беседы вести, — прогнусил Абдула.

— А теперь и не получится. — Гуров извлек из-под педали уроненный агрегат. Как раз выяснилось, что в момент экстренного торможения экрану пришел капут, окончательный и бесповоротный.

Лось между тем завершил свой величавый переход и растаял в тумане, лишь слышно было, как потрескивают под его копытами ветки.

От только что миновавшей опасности, от тумана и по позднему времени накатила апатия. «В самом деле, что нервничать? — сонно думал сыщик, трогая машину с места. — Все обыденно и спокойно. Все довольны. Претензий нет ни у кого. Пора возвращаться, нас ждут великие дела на Лысой горе, а Волчья Яма — ну она Яма и есть? Будет новый срок уплаты налога, и снова прилетит к Кате какая-то фея с деньгами и растворится в тумане. За ненадобностью…»

Что за чушь в усталую голову лезет.

«Ничего, так даже лучше. Телефона жаль, но, объективно, ни к чему он, и без него лучше. Только бы не вляпаться в какую-нибудь беду по дороге, у этого-то, на голову ушибленного, связи тоже нет… главное — осмотрительность и аккуратность, и не больше шестидесяти в час».

В голове возникла еще одна мысль, толстая, солидная, снисходительная: собственно, что и требовалось доказать. Достаточно превысить скорость и не пристегнуться, как нá тебе — ты в кювете. А там и собаки, или кто тут, с зубами…

Но другая мысль — вредная и тощая — сверлила и зудила похлеще комарья: а пробитое колесо на радаевском «бумере» — его куда отнести? К превышению скорости, непристегнутым ремням или дуракам-лосям, выходящим на дорогу не вовремя? А Томину, которая передвигалась вообще без машины?

Вопросы, однако.

Глава 32

На турбазе царило видимое спокойствие. Сидели в музейной «гостиной», пили чай — Станислав, красный, распаренный, как после бани или плодотворного ора, и Катя, бледная, с трясущимися губами, но с сухими глазами. Когда утихли приветствия и охи, Катя отвела Ильяса в его обиталище, укладываться, Крячко прорвало:

— Лева, скажи хоть ты ей! Какие ретриты, какие погружения! Тут черт-те что творится, а ей все как об стену горох.

— А что такое? — поинтересовался Гуров, с удовольствием выпивая чашку подостывшего, чрезмерно сладкого чая. — Тьфу ты, как не слипнется все, как она пьет это? Понятно теперь, с чего она такая взвинченная, столько глюкозы. Так что случилось, повздорили?

— Она, Лева, собирается продолжать свои семинары! Семинары, понимаешь? По лесам упыри шляются, а она — семинары!

— Ну и?

— Ну что «и»? Давеча, как за чаем для этой дурочки ездил, Наташка прозвонилась и закатила скандал: видишь ли, давно хотела какую-то хлебопечку, именно «Панасоник» и чтобы обязательно старой модели, не это-вот-все-одноразовое, а у меня из головы вылетело…

Станислав шарил по телефону в поисках, продолжая рассказ:

— Дай, думаю, по объявлениям пошарю — ну как кто поблизости продает. Тут же можно задать, чтобы рядом… и на тебе! Катькино объявление: приглашаю на семинары, реабилитация после токсичных отношений, пробуждение женской силы, снятие страхов, научиться говорить «нет» без поездок в Индию и медитаций по пять часов в день… Написано-то как! Как будто голосишко ее слышишь.

— Ты давай быстрее, она вернется сейчас.

— Да и пошла она на… — выругался Крячко. — Вот, нашел, смотри.

Да, все было, и точь-в-точь по Стасову рассказу: и объявление, в котором значилось лишь место (турбаза «Шужкопа»), и время сеансов — ближайший через три дня, — и тонкий намек на то, что связи нет, «все необходимое — с собой», и цена, при виде которой Гуров присвистнул.

— У девушки неплохой аппетит, а ведь не скажешь, бессребреница. Разумеется, это все надо прекратить.

— Так а ты думаешь, с чего она на доски объявлений это все вешает — а ну какой-нибудь санэпиднадзор вопросики задаст: чего это за сходки у вас, да на каком основании. Смотри по тексту: ни упоминания о медицине, психологии — не придерешься. Вот выжига, а?

— Стало быть, вы повздорили.

— Разумеется! Что за ботва и клубни: понаедут тетки с жирными кошельками, тварь местная загрызет кого-нибудь, и снова Орлов будет умничать, отправляя нас рыскать в полном тумане. Я ей и врубил в лоб: или отказываешься от своих смешных и опасных фантазий — или сообщу куда следует.

— Ну-ну, и что она ответила?

— Истерику закатила. О, — мельком глянув в окно, проворчал он, — сейчас она тебе сама все расскажет, к гадалке не ходи — плакаться идет.

По лестнице, дыша духами и туманами, спускалась Катерина — раскосые глаза, как у больного котенка, украшены непросохшей слезой, взгляд, направленный на Гурова, такой, что ясно: нет у нее ни надежи, ни опоры, ни спасителя — только он, добрый и объективный Лев Иванович, который никогда не позволит себе разрушить чью-то жизнь…

«Теперь мне уже Профессора жаль, — понял сыщик, — бедняга мягкосердечный. Как эта умудряется выводить его на строгом поводке, как выработала такие условные рефлексы? Нет, Лера о ней не знала, ни одна женщина, даже умная, не потерпит такое. И все-таки…»

Именно «все-таки». При взгляде на нее так и сжимается сердце, так и хочется подать руку помощи, защитить это несчастное, неприспособленное существо, вывести из темного леса эту очередную красную шапочку.

Лев Иванович не без труда подавил усмешку, поспешно придал лицу своеобычное, серьезное и сочувствующее выражение, вопросил с отеческой любовью и проникновенно:

— В чем суть, Катюша?

— Лев Иванович, дорогой… я понимаю, что вы, казенный человек, превыше всего ставите порядок и инструкции. Но поймите! — Она заломила тонкие восковые руки. — Попытайтесь понять! Если вы сообщите в полицию, они же все прекратят. Такое было уже, они выставляли кордоны и заворачивали машины, которые ехали сюда. Они буквально душили нас — с чего, позвольте узнать, жить нам?! Ильяс и платную рыбалку придумал для того, чтобы было что сказать этим псам цепным: что, мол, еду рыбку ловить, это дело неподсудное.

Гуров молчал.

— Лев Иванович, я вас понимаю, но вы и меня поймите — как нам жить? Откуда деньги брать? Положим, мы сами с хлеба на водичку летом перебьемся, но придет время, надо будет налог платить — и что же, снова все на торги? Все снесут, осквернят и