Эрнст Генри навсегда запомнил 24 августа 1940 года. В тот день первые бомбы упали на Лондон. В Ист-Энде вспыхнули пожары. 7 сентября небо словно заволокло тучами — стройными рядами немецкие бомбардировщики обрушились на город. Их прикрывали истребители, которые вились вокруг них, как пчелы вокруг матки. Ночью немецкие самолеты вернулись — 247 бомбардировщиков «Юнкерс». Бомбили до половины пятого утра. Это было невыносимо. Потом Генри узнал, что погибли 430 человек. С этого дня бомбардировки продолжались каждый день, и утром, и ночью. 170 «Юнкерсов» прилетали днем, 200 — ночью. Тысячи людей остались без крова. В уцелевших домах не было ни газа, ни электричества, ни воды. Утром выяснялось, что молока не привезут, а ближайшая булочная сгорела. Многие убежища оказались недостаточной защитой от мощных бомб. Но и в самые тяжелые дни, когда бомбили постоянно, один из семи лондонцев все равно бесстрашно оставался дома.

Эрнст Генри отметил, что англичане не любят большие бомбоубежища: верх брали любовь к одиночеству, презрение к опасности, нежелание покидать свой дом и показать свой страх. Генри был неприятно удивлен, что в большинстве убежищ условия невыносимые — заметно не хватало туалетов и воды. Запах нечистот и пота особенно плохо переносили женщины. Они смачивали носовой платок духами и прижимали к лицу.

Правительство поначалу возражало против использования метро в качестве убежища. Однако 8 сентября толпа потребовала открыть станцию метро на Ливерпул-стрит. Вызвали войска, но толпа не хотела расходиться. Наконец кто-то отдал распоряжение, и двери распахнулись.

Военные признавали, что зенитный огонь малоэффективен. Но вскоре начали работать радиолокаторы и точность противовоздушной обороны сразу улучшилась. В сентябре 1940-го на один сбитый самолет уходило 30 тысяч снарядов, в октябре — 11 тысяч, а в январе 1941-го — всего 4 тысячи. Уходя от зенитного огня, немецкие бомбардировщики сбрасывали смертоносный груз с большой высоты и промахивались. Вместо портов и железных дорог бомбы падали на жилые дома.

Зенитный огонь был опасен не только для немецких летчиков — с неба сыпались осколки и неразорвавшиеся снаряды. Эрнст Генри сознавал, что, если не успел укрыться, рискуешь быть убитым снарядом зенитки. Град шрапнели, сыпавшийся с неба, был столь же смертелен, как и вражеские бомбы. В результате погибло больше лондонцев, чем немецких пилотов. Но англичане все равно хотели слышать грохот своих зенитных орудий.

Некоторые лондонские коммунисты уверяли Эрнста Генри, что немцы бомбят исключительно бедные кварталы: дескать, богатые договорились с Берлином. Власти всерьез боялись бунтов. Когда люфтваффе обрушило бомбовый груз на Вест-Энд, квартал в западной части Лондона, где обитало высшее общество, в правительстве облегченно вздохнули:

— Если бы немцы продолжали бомбить восточную часть города, началась бы революция. Теперь, когда они разнесли Бонд-стрит и Парк-лэйн, баланс восстановился.

Несколько бомб разорвались рядом с Букингемским дворцом. Королевская семья могла пострадать от взрывной волны. Королева искренне сказала:

— Я ряда, что нас тоже бомбили.

На территории советского посольства существовало свое бомбоубежище. Иван Майский вспоминал:

«Бомбоубежище подземным ходом было связано с подвальным этажом посольского здания. В самом бомбоубежище имелось пять отсеков, оборудованных в виде небольших комнат со столами, стульями и примитивными постелями, на которых можно было спать. Отсеки отделялись друг от друга деревянными стенками с дверями. Имелись электрическое освещение, радио, вентиляция и два запасных выхода на случай, если бы вход из посольства был завален обломками здания.

В первую зиму войны не было надобности в бомбоубежище: то были месяцы „странной войны“, когда английские самолеты сбрасывали на Германию листовки, а немцы в ответ молчали.

С началом „большого блица“ мы использовали бомбоубежище по его прямому назначению. Каждый день к 9 часам вечера туда переселялись основные работники посольства, переносили туда все секретные или особо ценные материалы, составляли здесь отчеты и донесения, зашифровывали или расшифровывали телеграммы. Тут же устраивали заседания, а по ночам спали. Конечно, сон в бомбоубежище несколько отличался от нормального сна дома, в привычной постели, но все-таки то был сон, который подкреплял людей для дневной работы.

Германские бомбы падали вокруг, но до бомбоубежища обычно доходили лишь легкие, глухие удары, точно на землю сыпались какие-то железные яблоки, и постепенно мы так привыкли к ним, что перестали обращать внимание на это.

Однако повседневная жизнь бомбоубежища была довольно хлопотливой. Надо было каждое утро, после ухода ночных обитателей, его чистить, мыть, проветривать, приводить в порядок, проверять действие всех его механизмов. Надо было каждый вечер приносить и каждое утро уносить много чемоданов, мешков, баулов, папок с материалами. Надо было заботиться об исправности стоявших в бомбоубежище пишущих, счетных и всяких иных машинок. Но труднее всего было регулировать количество находящихся в бомбоубежище людей, исходя из принципа, что бомбоубежище прежде всего должно обеспечить функционирование посольства как учреждения.

Эта последняя задача была очень сложна и деликатна, и разрешение ее было поручено первому секретарю М. В. Коржу. Корж был человек умный и тактичный, и ему обычно удавалось находить приемлемые выходы из возникавших затруднений».

В 1953 году бывший сотрудник посольства в Лондоне Михаил Васильевич Корж будет арестован вместе с бывшим послом Иваном Михайловичем Майским…

Лондонцев периодически охватывала паника. Эрнст Генри обратил внимание на то, что газеты стали писать, какой огромной агентурной сетью гестапо располагает в Англии. Одного швейцарца («Он из Швейцарии? Явно подозрительный тип!») бдительные соседи обвинили в том, что он своей сигарой подает сигналы врагу: «Специально попыхивает так, чтобы сигара ярко вспыхивала, и всякий раз направляет сигару прямо в небо». Если кто-то включал свет, собиралась гневная толпа, вызывали полицию. Один полицейский, обнаружив освещенное окно на четвертом этаже, полез туда по водосточной трубе, сорвался и погиб.

Отдохновения искали в кино. Это Эрнсту Генри было понятно: зрители сидели в зале во время бомбежки, испытывая иллюзорное чувство безопасности, и старались отвлечься. Один и тот же фильм крутили два раза подряд, да еще и приглашали музыкантов. Никто не расходился, пока не объявляли отбой воздушной тревоги.

В питейных заведениях вино текло рекой. Молодые люди спешили вступить в брак, а вдруг это их последняя ночь вместе? Англичане избегали слов «подвиг» и «героизм». Они делали то, что делают все остальные, их друзья и соседи. Эрнст Генри не мог