В воспоминаниях записи: «Страшно радовали трехцветные флаги на станциях, старорежимные вахмистры-жандармы, порядок. Но вот и ложка дегтя. Поезда наполнены беженцами. Как саранча набрасывались они (а большинство интеллигентных) на съестное, покупая все, очевидно не стесняясь в деньгах. Даже бабы были недовольны. „Дайте хоть что-нибудь купить военному“».

«На нас, ехавших на фронт, смотрели испуганно и зло. Я пробовал поговорить… куда там. „Вы вот воюете все, не даете покоя; только вызываете большевиков на репрессии“».

«Итак, виноваты. И это говорят спасающиеся у нас за спиной. Очень много офицеров отлично одетых, здоровых, веселых, ходивших по всяким учреждениям Екатеринодара, особенно благотворительным. Из них можно было свободно составить офицерскую дивизию».

«Фронтовики вели себя скромнее и достойнее. Одеты были явно хуже. Мы и они друг друга не понимали. „Черт вас несет на фронт. Не ухлопали, опять хотите?“ И в первый раз услышали фразу: „Ловченье свет, неловченье тьма. Я не преувеличиваю“».

«Вернулись наши роты, загорелые, небритые. Встретились как братья. Говорили о полке. Еще усилие, и мы пойдем на Москву, добьем гада, опозорившего Родину. Пасть может и великий народ, погибнуть же может только подлый».

Ложек дегтя было немало. В богатой семье, искренно и радостно приветствовавшей и принимавшей у себя добровольцев, когда был отдан приказ о мобилизации, без стеснения и возмущенно говорили: «Какое право имеет генерал Деникин проводить мобилизацию?» В семье видного судейского просили посодействовать, чтобы их сын избежал мобилизации, и если это нельзя, то хотя бы устроить его на какое-либо безопасное место. На фронте марковцы забывали про такие ложки дегтя и сталкивались с ними снова, когда попадали в тыл.

Бои в Донецком бассейне вывели из строя многие сотни, и на этот раз большинство из них размещалось в Ростове. Марковцы были нетребовательны, удовлетворялись скромными госпиталями, скудным питанием; были благодарны за внимательный уход, за милое отношение как медицинского персонала, так и «волонтерок» женской молодежи, заменявших санитаров и доставлявших светлую радость. Но стоило несколько поправиться и выйти из госпиталя в город, как снова омрачалось их настроение. Они встречали надменных офицеров, отлично одетых, смотревших на них свысока и часто в отношении их пренебрегающих элементарной этикой; элегантных дам и господ, отказывающихся оказать раненым хоть долю внимания и уважения. Даже… даже когда марковцы хоронили своего любимого командира-героя, полковника Булаткина, ростовчане в массе проявили полное равнодушие и лишь отчасти любопытство.

Сильно возмущало марковцев и отношение тыловых военных властей к раненым, когда, как казалось бы, они должны были быть особенно внимательны к фронтовикам и снисходительны к их поступкам. Комендант госпиталя грубо отчитывал офицеров даже за короткое опоздание из отпуска. Но такому отношению был положен конец самими ранеными. Выписанный из госпиталя офицер получил 3-недельный отпуск, но ему негде провести его, и он просил оставить его еще на неделю. Грубый отказ. Офицер теряет самообладание, и комендант приказывает связать его; вскакивают с коек раненые и требуют оставить офицера вплоть до полного выздоровления. Требование удовлетворяется.

Трое марковцев, едва ставших на ноги, пожелали наконец-то развлечься, сходить в театр. У кассы большая очередь; стоят в ней и комендантские офицеры. Марковцы сочли, что они имеют полное право получить билеты вне очереди, и один из них подошел к кассе.

— В очередь! — закричали стоявшие.

— Мы раненые, — отвечают им.

Особенно горячо требовал стать в очередь комендантский полковник.

— Если хотите получить удовольствие, то потрудитесь иметь удовольствие постоять в очереди, — выпалил он и, подойдя к стоявшему у кассы комендантскому поручику, приказал следить, чтобы кассир не выдал билетов.

Марковцев это взорвало, и, несмотря на крики стоявших «в очередь!» и несмотря на предложение одной дамы купить им билеты, они, поблагодарив ее, продолжали настаивать на выдаче им билетов вне очереди. И билеты им были даны, но только когда к кассе подошел кто-то из администрации театра и сказал:

— Господа! Раненые имеют полное право получить билеты вне очереди.

Таков был даже «военный» тыл армии.

Дама-патронесса одного из госпиталей Ростова пригласила к себе на пасхальный обед 12 офицеров марковцев и корниловцев. Помимо их, в гостях оказалось еще человек 16 штатских и военных: старший врач какого-то Донского корпуса, блестящий адъютант и какие-то «тузы». После обеда в гостиной разговорились на разные темы. Важные гости подняли вопрос об «ориентации» Добрармии и считали ошибкой генерала Деникина, что он в свое время принял «ориентацию» на союзников, а не на немцев, как Дон. Давно бы большевики были разбиты, утверждали они. Говорили и о другой «ошибке»: поход Добрармии на Кавказ, а не к Царицыну, как предлагал атаман Краснов. Был затронут и больной вопрос об офицерах, которые держались на рядовом положении — «офицеров нужно беречь». Ни по одному из затронутых вопросов у беседующих фронтовиков и тыловиков не нашлось общего мнения. Так и разошлись. Дама сделала красивый жест в отношении раненых, но для нее своими были люди тыла. С душевной горечью ушли с обеда добровольцы. И было чем им серьезно возмущаться и беспокоиться. Что мог дать армии такой тыл?

Но были, как исключение, и отрадные случаи. Вот один. Молодой подпоручик-марковец после выписки из госпиталя жил в общежитии при комендантском управлении. Спал на соломенном тюфяке и такой же подушке; полуголодным оставался и после обеда, и после ужина, невкусно приготовляемых на казенной кухне. У него нет ни копейки денег. О культурных и духовных запросах комендантское управление не беспокоилось. Черная тоска была у подпоручика. Он мог бы поехать отдыхать в хозчасть полка, но так хотелось остаться в городе, хотя бы на несколько дней.

Однажды он сидел в сквере. Мимо проходили дамы, мужчины, окидывая его мимолетным равнодушным взглядом. Но вот две дамы внимательно посмотрели, остановились и, подойдя, спросили о здоровье, о том, что ему, вероятно, скучно, и предложили пойти к ним. Не сразу согласился подпоручик. Дома обе дамы, мать и дочь, сделали все, чтобы развлечь офицера. Его угостили; дочь играла на рояле, а потом расспрашивали его о семье, о полку, о бойцах… о многом. Уговорили остаться ночевать. А на следующий день сказали, что решили