меня. Путь домой кажется лёгким, а мысли — обновлёнными. И каждый шаг по асфальту затирает прошлое. Словно моя жизнь началась заново несколько минут назад, в тот миг, когда я сошла со школьного крыльца.

Сейчас не хочется вспоминать о том, что это счастье — ложное. И что продлится оно лишь до того момента, как моя нога перешагнёт порог подъезда… А пока дом ещё далеко, можно смаковать кусочек беззаботной радости, что подарила весна. Рассасывать его, как карамельку за щекой, превращая в часть себя.

Так уж повелось, что в моей жизни строго соблюдается зональность: рай — ад. По будням и выходным. Весной, летом, осенью и зимой.

— Чему улыбаешься, Нетти?

Я выхожу из приятного оцепенения и поднимаю глаза на спутника. Лекс, отзываясь, с любопытством заглядывает в моё лицо. Кружевные тени бегут по его щекам.

— Да так, — отмахиваюсь я, смутившись. — Думаю о том, что весна обновляет нас.

— Обновляет, — растягивает Лекс. — Хорошее слово! И точное!

— Словно кто-то запустил любимую песню после того, как она долго стояла на паузе… Правда ведь?

— Ну, тебя несёт! Странная ты сегодня.

Лекс искоса поглядывает на меня. Я дарю ему свою лучшую улыбку и, смутившись, отворачиваюсь. Мне нравится, когда мы вместе возвращаемся домой. Такие мгновения особенно памятны.

Мы встречаемся всего месяц, если короткие прогулки от школы до подъезда можно назвать свиданиями. За всё это время он рискнул лишь поцеловать меня в щёку. Судя по тому, о чём судачат девочки в школе, это удивительно; если, конечно, не делать допущений на подростковые фантазии. Иногда я думаю, нравлюсь ли я Лексу так, как он говорит. Ведь всё моё тело, включая лицо, разукрашено белыми пятнами, и многие — даже учителя — говорят, что моя внешность безнадёжно испорчена болезнью. Но этот взгляд — чёрт побери — заставляет чувствовать себя королевой! В обносках, при отсутствии косметики, с пятнистой кожей и с седыми прядями в волосах!

Только я никогда не рискну спросить Лекса, приятно ли на меня смотреть. А уж, тем более, понимает ли он, что нашему «мы» ничего не светит. Лучше уж я буду жить в своей сладкой иллюзии. И каждый день тянуть её от школьного крыльца и до подъездной двери. По будням.

— Может быть, в субботу в кино сходим? — предлагает Лекс, прерывая поток тягостных мыслей.

— Нет, — отрезаю я. Моё сердце сжимается, но другого ответа у меня для него не находится.

— Ты уже месяц мне отказываешь, — фыркает он.

— Я хотела бы, — пожимаю плечами, — но существуют обстоятельства, над которыми мы не властны.

Когда мы переходим дорогу и приближаемся к дому, сердце привычно начинает заходиться. Но не от трепетного волнения первой симпатии. Есть вещи, о которых я не рассказываю Лексу. И есть вещи, о которых он догадывается, но никогда не признается. Те самые обстоятельства, над которыми мы не властны. Они стоят между нами, как Великая стена. Как невидимая преграда, которую невозможно пробить. Именно поэтому Лекс никогда не задаёт лишних вопросов. И не воспринимает отказ принять очередное приглашение, как оскорбление или поворот от ворот.

Десятиэтажка типового образца впивается в нас квадратами глаз-окон. Мы останавливаемся в тени берёз на углу. Ветки почти спускаются нам на плечи: голая паутина, вобравшая солнце. Здесь пахнет липкими почками и размокшей корой. И чем-то ещё: трепетным, румяным, ранее неведомым.

— Вот и пришли, — констатирует Лекс.

Как и всегда, мы с сожалением смотрим друг на друга. Мы оба понимаем: дальше нельзя. Это — наша критическая точка. Если пройти ещё пару шагов к дому, станет видно окно моей квартиры. Я не хочу, чтобы нас заметили. Лекс проницателен и понимает это без лишних объяснений.

— Я так хочу познакомить тебя с мамой, — Лекс пытается разрядить неловкое молчание и протягивает мне сумку.

— Я не думаю, что это возможно, — пожимаю плечами, смутившись. Внутри чешутся невысказанные слова, прорываясь к губам и разбухая на них. Но пока я не могу сказать большего.

— Моя мама очень хорошая, Нетти. Она одобрит всё, что мне нравится.

— Это что же? — прищуриваюсь. — Получается, я тебе нравлюсь?

Вместо ответа Лекс приближается, пристально глядя мне в глаза. Я тону в его расширяющихся зрачках. Свежий запах его одеколона накатывает морской волной и проникает под кожу, порождая мурашки. Колкие бугорки бегут по шее, а следом осторожно поднимаются его руки. Его пальцы обхватывают мои щёки.

— Можно подумать, ты не знаешь, — шепчет Лекс, наконец.

Ноги почти отрываются от земли. И прежде, чем я успеваю возразить, Лекс наклоняется и касается моих губ своими. Шероховатая мягкость нахально скользит по моему рту, и я чувствую, как веки сами собой схлопываются. Я совершенно не понимаю, что нужно делать, и лишь поддаюсь его инициативе, разжимая губы, как рыба, выброшенная на сушу. Но когда его язык проникает в мой рот, я не могу больше притворяться кроткой овечкой. Я снова опускаюсь на землю. Испуганно отстраняюсь, прерывая нещадный эксперимент, и награждаю его растерянным взором. Лекс лишь смеётся в ответ.

— Ты что, ни разу ни с кем не целовалась?

— Нуууу, — опускаю голову в надежде, что он не заметит, как загорелись мои щёки. — А ты?

— Нетти, ты удивительна! — Лекс прижимает меня к себе, и я, наконец, чувствую, как в груди разливается теплота. Так мне нравится гораздо больше. — Я всё-таки познакомлю тебя с мамой.

Я кладу голову на плечо Лекса и облизываю губы, пытаясь сохранить и запечатлеть в памяти его вкус.

— Готовься лучше к завтрашней контрольной, — шепчу ему на ухо. — Я не дам тебе списать.

Мы расстаёмся на приподнятой ноте. Лекс перебегает дорогу у берёзовой рощицы и долго машет мне рукой. Краем глаза фотографирую окно без штор в уголке многоэтажной коробки. Убедившись, что никто не смотрит, чуть приподнимаю руку и бросаю ему вслед затравленный взгляд. Я не могу ответить так, как хотела бы. Утешает лишь одна мысль: Лекс знает, что я хочу помахать в ответ. Точно знает.

Когда его фигура скрывается из вида, тая в густой тени городских кварталов, я разворачиваюсь и иду к дому.

Я приближаюсь к подъезду по коридору из лохматого кустарника. Ветки выставляют крупные почки, как рога. Через пару дней они зазеленеют и покроются цветами, а к лету между листьями загорятся волчьи ягоды: аппетитно-малиновые, сочные. Именно поэтому летом здесь никогда не видно детей…

С каждым шагом свет внутри тускнеет, освобождая место бессильному смирению. Кто-то разом потушил свечу во мне, и, хотя фитиль ещё тлеет, век последнего тепла недолог. Площадь моего рая — один квадратный километр.