Шрифт:
Закладка:
Проще писать о людях своего круга — думающих, образованных, похожих на вас?
Наверное, я чаще пишу о людях образованных, хотя в нескольких романах у меня наряду с ними есть и персонажи, не имевшие возможности получить образование. Их присутствие демонстрирует недостатки, связанные с отсутствием подобной возможности. Эти персонажи прекрасно понимают, что, к примеру, у моего поколения шансов получить образование было куда больше, чем у поколения моей матери или бабушки. Им это известно. Но, полагаю, мне как писателю тяжело было бы исключить из книг мыслительный процесс — мне нравится писать о том, как развиваются мысли моих героев. Поэтому у меня всегда есть персонаж думающий, разумно осмысливающий ситуацию. Я пишу именно о таких людях. Они не всегда… Они никогда не бывают из состоятельных семейств; полагаю, их можно назвать выходцами из определенных социальных слоев, метящими выше; они из той же среды, откуда происхожу я сама и большинство моих знакомых, из тех, кто хочет пойти дальше своих родителей. Сегодня в британском обществе наблюдается гораздо более сильное, четкое разделение — в том смысле, что тех, кто метил выше, уже не осталось. Теперь у нас существует слой людей, проблемы которых вызывают настоящее беспокойство. Общество как будто застыло на определенном уровне, и меня это сильно удручает. Но я не могу… Я могу встречаться с этими людьми, беседовать с ними на автобусной остановке, но понять их жизненную философию я не в состоянии. К тому же в Лондоне у нас имеется огромная проблема, связанная с мультикультурными неувязками. В этом районе Лондона, бывает, оказываешься единственным человеком в автобусе, говорящим по-английски. Много русских, поляков, украинцев, людей из Северной Африки, из Индии, так что иногда не слышно ни единого английского голоса. Для меня как писателя это ситуация невозможная — я не могу писать на иностранном языке. Я могу описать то, что вижу, описать то влияние, которое это оказывает на живущего здесь англичанина. Но этот социальный спектр очень интересен. В то же время, если приехать в маленький английский городок, порой не увидишь ни одного иностранца, не услышишь ни одного иностранного языка. Одним словом, это очень странное явление, этот контраст между большими городами и тем образом жизни, который люди уже веками ведут в деревнях. Он совершенно другой, он до сих пор не исчез.
Какие отношения связывают вас с Лондоном?
Впервые я приехала в Лондон, наверное, когда мне был двадцать один год. Мы с первым мужем купили дом в северной части Лондона. Именно там, в этом доме, родилась моя дочь. У меня осталось множество воспоминаний об этом районе, где люди жили достаточно бедно, но очень близко, по-соседски. Я писала об этом в «Игольном ушке» (The Needle's Eye), весьма подробно там об этом рассказала. Я по-прежнему бываю в тех краях, мой сын живет неподалеку оттуда. Одним словом, я очень привязана к той части Лондона. Иногда, проезжая мимо дома, где родилась моя дочь, я думаю: да, вот здесь она и родилась, в ту снежную зиму 63-го. Потом я переехала в Хэмстед — этот район к тому времени стал гораздо более благополучным; да он, по сути, всегда стоял особняком, как место обитания богемы, интеллектуалов. Там очень красиво. Я много лет жила за стеной, которая огораживает сад дома Китса — того самого, где поэт Китс написал «Оду соловью». По ночам было слышно — на самом деле это был дрозд, но пел он как соловей. Я обожала этот район. Там ходили в школу мои дети, для детей это было замечательное место. В общем, я очень хорошо знаю Хэмстед. Теперь я не смогла бы себе позволить там жить — там теперь ужасно дорого. Так вот, у моего мужа — второго мужа — был этот дом в западной части Лондона. Поначалу он занимал половину его, потом купил весь. Так что теперь я живу на западе Лондона — это совершенно другие места. Тут совершенно другая атмосфера, совершенно другой социальный состав — совершенно. Одна из причин, вызывающих у меня тревогу по поводу этого района, — то, что здесь живут очень богатые и очень бедные. В Хэмстеде в мое время были и довольно богатые, и небогатые, и богема, и интеллектуалы… Здесь же есть супербогатые, у которых двери с дистанционным управлением, они полностью отгорожены ото всех — величие в духе кабинета тори, — а рядом многоквартирные дома, гораздо менее благополучные, чем те, к которым я некогда привыкла. Одним словом, здесь много крайностей, отсюда и определенный уровень конфронтации — стычки на углах, кое-где — насилие на улицах… В общем, без размежевания тут не обходится. Вот эти аспекты лондонской жизни меня расстраивают. Ведь раньше было по-другому — по ночам можно было гулять по улицам, ничего не боясь. Я и сейчас это делаю, но порой бывает страшновато.
Статус писателя остался прежним, если сравнить с вашим дебютом?
Когда я начинала писать, эта профессия была… можно, пожалуй, сказать, более серьезной. Это не было шоу знаменитостей. За то время, что я этим занимаюсь, произошла такая вещь: весь издательский рынок стал гораздо больше внимания уделять знаменитостям. В молодости я добилась успеха, но знаменитостью не была. Наверное, это типично для людей моего возраста — ворчать: мол, они только называют себя писателями, на самом деле они — модели, футбольные звезды, книги за них пишут другие, а они на этом зарабатывают кучу денег. И это правда — издатели действительно в большой мере поддерживают культ знаменитости, которого в дни моей молодости не было. Мы просто зарабатывали скромные суммы своими книгами, и относились к нам более серьезно. Теперь у меня такое ощущение, что для того, чтобы публика тебя не забывала, необходимо выступать по телевидению, участвовать в ток-шоу, телевикторинах. Нет, мне это не нужно, поскольку я добилась известности до того, как все это появилось. Но те, кто только начинает, прямо-таки обязаны заниматься саморекламой. В наше время этого не было; нам не надо было отправляться в турне по
