– И сколько же вы совершенствуетесь? – спросила девушка.

Но англичанину этот вопрос почему-то не понравился, и он неожиданно сменил тему. Лэтс, сказал, дроп зэ сáбджэкт[31]. Ты ведь не из этого аула? Сестру твою я раньше видел, а тебя – нет.

Девушка кивнула – сюда она в гости приехала, к тете. А тут уже, оказывается, несколько дней весь аул гудит: невесть откуда явился великий иностранный пехлеван, всех побеждает, сам старый Достон-Палван ему поклонился, вот до чего великий этот богатырь. И очень, говорят, надменный. Сказал, что у нас тут нет настоящих борцов, что он любого на ладонь положит и другой прихлопнет.

– Я не есть так говорить, – воспротивился Загорский. – Но я правда не вижу тут сильных бойцов. Может быть, курэш – молодая борьба и не успела еще стать хорошо. Потому и борцы ваши такие слабые. Мне обещали, что приедут лучше.

– Может, и приедут, – Нуруддин улыбнулась. – А вы ждите, теперь уже недолго осталось.

И, сверкнув напоследок белозубой улыбкой, она побежала через рощу прочь. Загорский озабоченно посмотрел ей вслед, потом повернулся к Ганцзалину.

– Что скажешь, друг мой?

– Красивая девушка, – признал Ганцзалин.

Но Загорский, похоже, думал о другом.

– Необычная девушка, – сказал он. – И очень любознательная. Хотя, в сущности, все девушки в ее возрасте очень любопытны. Но в этой есть нечто такое, чего нет в обычных барышнях ее лет.

– Это хорошо или плохо? – спросил Ганцзалин.

– Пока не знаю, – отвечал Загорский задумчиво.

* * *

Вечером, когда на аул спустилась тьма, а в небесах зажглись звезды, в дом Достон-Палвана осторожно постучали. Жена учителя, матушка Лобархóн, открывшая дверь, на миг отступила в нерешительности, увидев на пороге крепкого человека в чапане, лисьем треухе и остроносых сапогах. Из-под чапана выглядывала шитая золотом белая рубаха. Лица в темноте было не разглядеть, угадывалась только короткая борода.

– Кто здесь? – строго спросила старуха, не решаясь захлопнуть дверь, но и боясь впустить незнакомца.

– Не пугайтесь, матушка, – отвечал гость, кланяясь, – это я, Кадыр-Палван.

– Кадыр-Палван? – удивилась хозяйка. – Что ты здесь делаешь, почему так поздно?

– Только что приехал в ваш аул, – отвечал тот, – хочу засвидетельствовать свое почтение учителю. Он не спит еще?

Матушка Лобархон колебалась. Кажется, Кадыр-Палван стал врагом советской власти и воюет с большевиками. А они мирные дехкане, живут тихо, против властей не бунтуют, зачем им неприятности?

– Нет, я с властями не воюю, – вежливо отвечал Кадыр-Палван, – это злые люди на меня наговаривают. Пýстите, матушка?

Тут старуха Лобархон почуяла в голосе курбаши явственное нетерпение и поняла, что если не пустить его добром, он войдет без разрешения.

– Ты один? – спросила она строго, тот кивнул. – Ладно, заходи.

Она провела его в большую комнату, сама вышла. Через минуту в комнату вошел Достон-Палван. Курбаши поклонился учителю, тот благословил его легким движением руки. С минуту посидели молча, как того требовал обычай. Потом Достон-Палван вздохнул и спросил:

– За какой надобностью к нам?

– Ехал мимо, Достон-ота, решил заглянуть, выразить почтение, – отвечал гость, льстиво улыбаясь в черную бороду.

Хозяин дома чуть заметно поморщился. Не любил он этой лисьей ухватки, так принятой здесь, в Туркестане. Занятия курэшом, который требовал хитростей, странным образом отвратили его от хитростей в жизни. Достон-Палван, не будучи простаком, больше всего ценил в разговоре прямое слово.

Матушка Лобархон сама принесла чаю, поднос со сладостями, холодную баранину, куски дыни. Наверняка человек с дороги проголодался, пусть никто не скажет, что в доме Достон-Палвана плохо встречают гостей.

Хозяин отпил чаю, приглашая гостя к трапезе. Тот кивнул с благодарностью, однако есть ничего не стал, тоже принялся тянуть чай. Прошла еще пара минут. Поскольку гость молчал, и только отпивал чай мелкими глотками, старый устоз понял, что инициативу в разговоре передают ему.

– А куда ехал? – спросил хозяин как бы между делом.

– По делам, – тоже как бы между делом отвечал курбаши.

Снова замолчали, понемногу попивая чай. Старый пехлеван все больше и больше хмурился. Наконец отставил в сторону пиалу и заговорил.

– Кадыр, ты мой характер знаешь. Я за большевиками не бегаю и с моджахедами не воюю. Не хочешь говорить, чем занимаешься – не мое дело. Однако раз пришел ко мне в дом, так скажи, зачем пришел.

Кадыр тоже отставил пиалу, с полминуты молчал, внимательно рассматривая хозяина, потом улыбнулся.

– Прости, отец, – сказал. – Сам знаешь, какая сейчас жизнь пошла. Не то что людей – своей собственной тени боишься. Я на самом деле ехал по делам, но услышал кое-что, что меня заинтересовало.

Замолчал. Но старый устоз уже и так все понял. Да он и до того понимал, хотел только подтверждение услышать.

– Про чужеземца говоришь? – спросил он строго.

Курбаши кивнул, улыбнулся, но улыбка вышла настороженной.

– Да-а… – протянул Достон-Палван, и тень упала на его лицо. – Это сильный пехлеван, плохого не скажу.

Улыбка Кадыр-Палвана сделалась язвительной. Так-таки ничего плохого? А люди говорят, что оскорбил он весь их народ и всех пехлеванов, заявил, что не могут они хорошо бороться и любого тут он способен одной рукой вбить в землю по самые уши.

Старик нахмурился: так и сказал? Он сам что-то не слышал таких слов. Кадыр-Палван оскалился: мало ли, что не слышал? Народ слышал, слова эти у всех на устах. Пехлеваны, которые завтра на состязание приедут, тоже это знают, готовы голыми руками чужеземца задушить.

– Не задушить его голыми руками, – покачал головой хозяин. – Он великий пехлеван, и никак нельзя его победить. Во всяком случае, в честной борьбе.

– А кто говорит, что борьба будет честной? – Кадыр-Палван обнажил белые зубы. – Если он и правда такой сильный, зачем бранится, зачем позорит людей, которые ему гостеприимство оказали? Ты сам пригласил его быть гостем – что он тебе ответил?

– И это рассказали… – закряхтел старик, и было заметно, что ему стыдно за тот эпизод.

Но гость его стыда не разделял. Нечего стыдиться, сказал, ты вел себя как добрый хозяин, а он повел себя как дикарь. Знаешь, сколько по всему миру великих богатырей? И посильнее этого Митчелла найдутся. И все стараются вести себя вежливо. А этот один смотрит на всех так, как будто Аллах ему не Всевышний, а Мухаммед – не пророк. Да если бы он вел себя по-человечески, разве кто-то слово против него сказал бы? И поучились бы у него с удовольствием, и сами, чему смогли, поучили бы. А так даже у Кадыр-Палвана сердце загорелось. Если никто его не победит, курбаши сам выйдет биться против него.