Шрифт:
Закладка:
— Чаще надо в столицу приезжать, а не сидеть сиднем и бирюком в своей Сибири. У нас здесь всё хорошо. Отец в норме. Восемьдесят летом разменял генерал-лейтенант Вилен Фёдорович Берстенёв, бывшие советские комитетчики народ крепкий, и бывшими они, как известно, не бывают. Ну и, слава Богу, пусть там, у себя, в мелких своих европах, загибаются-развиваются, кому и как можется, лишь бы не плакали. Можно подумать, где-то лучше, и там нас ждут. Это Россия большая, ей ведомы всякие: и белые, и красные, и зелёные с жёлтыми, и полосатые в крапинку.
— Я тоже жду тебя в гости в Сибирь, да ты всё отговариваешься занятостью. Банькой из кедра и байкальским омулем тебя не заманишь, не удивишь. Привёзут тебе на днях подарок спецдоставкой, Владимир Виленович, из Европы, прямо с аукциона. Подлинный Пикассо, один из портретов его любовницы Доры. Послушай, что об этом сюжете рассказал русскоговорящий искусствовед-француз, распечатка упакована вместе с полотном.
— Банька и своя кедровая хорошая есть, — равнодушно отозвался москвич, — вон она, а омуль с душком никогда мне не нравился, как и извращёнка вроде сыра с плесенью. Есть же нормальные, стопроцентно чистые продукты. У меня, как у людей из Кремля, только «экстра» из самого хозяйства Марфино.
Августов понимающе покивал головой и включил диктофон своего телефона:
«В конце октября 1900 года Пабло Пикассо вышел из вагона на перрон вокзала Орсэ в Париже. В столице Франции он и остался почти на всю жизнь. Балерина Ольга Хохлова из группы Дягилева стала женой Пикассо, и через три года родился их сын Паоло. После измены Пикассо Ольга потребовала развода. Но Пикассо не соглашался, чтобы не отдавать ей половину своего имущества и картин. Пабло влюбился в 17-летнюю блондинку Мари-Терез Вольтер. Потом у него появилась Дора Маар, девушка-фотограф. Мари-Терез родила от Пикассо дочь Майю. Он не оставлял Мари-Терез и Майю, продолжая отношения с Дорой. Обе женщины как-то даже подрались в период, когда он работал над большим полотном «Герника». Он был очень доволен и с гордостью рассказывал: «Две женщины дерутся из-за меня перед «Герникой». От упрёков Доры он скрывался у Мари-Терез, но потом снова и снова возвращался к Доре, потому что он не был простым испанцем Пабло, но всегда оставался всемирно известным Пикассо. И женщины, и всё окружающее, служили для него только хворостом для творческого костра, в котором рождались его великие картины. От Доры он ушёл к молодой художнице Франсуазе Жело, он даже представил их друг другу. После разрыва с Пикассо Дора два года провела в психлечебнице их приятеля, она была на грани сумасшествия. Позже Пикассо купил ей дом в маленьком городке в Провансе и дал ей несколько картин. Возможно, и этот портрет является одной из отданных Доре картин, среди искусствоведов единого мнения на этот счёт сегодня нет. Дора перестала зарабатывать фотографией и стала ревностной католичкой».
— Спасибо, друг ситный. Умеешь приятно удивить. Верь, не верь, а я, между нами, всю жизнь никак не пойму, братец ты мой, сибиряк, как намазанная глиной тряпка может стоить дороже, например, жилого дома? Как все они там с жиру бесятся! Почему у нас-то не так?!
— Нашего добра у них нет, вот и носятся со своим. Сам понимаешь, Владимир Виленович, мне лично не совсем удобно одаривать моего большого начальника по бизнесу. Это мой племянник Сергей тебе челом бьёт за скорое возвращение родителя, моего младшего брата Бориса Кирилловича Густова, из заграницы.
— Сделаем, родного отца Сергею обязательно вернём. Понимаю и тебя, хочешь, чтобы виновные ответили головой. Ц-тца!.. Со временем. От исполнителей убийства твоих родных избавились сразу, установлены, но найдены уже мёртвыми. От них ниточки к заказчикам уходят далеко и пока обрываются, концы предполагаются, но не доказаны. Опасную вещь, воздушно-космический самолёт, создал твой отец. За бугром они вынуждены покупать каждый слетавший экземпляр, потому что сбить уже не могут. Но и без нас всю мощь самолёта применить тоже не в состоянии, у них он в космос не поднимается, а для работы у земли вылет обычного военного самолёта проще и дешевле. Каждый вылет американского стратегического разведчика SR-71 обходился в восемь миллионов долларов, ещё теми, дорогими деньгами. Вылет августовской машины в четыре-пять раз дешевле уже в современных долларах, вот и посчитай выгоду. Поэтому пусть и дальше покупают, пока мы продаём. Пусть ставят в авиамузеи по всему миру, пусть люди на наше посмотрят. Хорошо!
А что, и твой брат летал в этот раз? Не ожидал. Я слышал, вроде, с новой программой хотели запустить поляка, тоже славянина, с японцем? Какая, вроде бы, разница, зачем твоего брата? Заработался, не особо и вникал, с меня только деньги трясут за продажу самолёта господа-товарищи. На сделке хотели посредничать саудовцы, но кто-то там вклинился, то ли Иран, то ли Йемен, то ли Иордания, то ли Оман, то ли Эмираты — за всеми арабами ведь не уследишь, их много, и всё прибывают в численности, многожёнцы. Мы никого, слышишь, не обвиняем, никогошеньки. В итоге аванс от заказчика получили через японцев, к ним сразу и посадили космоплан, буквально, в течение часа. Рассчитается человек, тогда пусть, что хочет, с аппаратом делает, нам он без надобности, преждевременно появился, потом ещё и лучше построим. Свою долю, как наследника авторских прав, вместо отца, ты тоже получишь по завершении покупателем расчёта с нами. И брата не обидим, фешенебельно отдохнёт немедленно после полёта.
Помнится, племянник твой увлекается старинными монетами, нумизматикой? Я отдарю за Пикассо, не люблю оставаться должным. Ему привезут серебряную монету Владислава, сына польского короля Сигизмунда. Отчеканена именем будущего государя Руси, который в Смутное время не состоялся, не доехал до Москвы. Надпись на ней гласит: «Владислав Жигизмонтович всея Руси Великий князь», лично я в таком порядке её читаю.
— Спасибо, Владимир Виленович.
— Хорошо. И вот
