волшебных существ, остался у Эяны. Во всем племени лири никто не знал языка китов, потому что он не имел ничего общего ни с одним из наречий, на каких говорят люди или обитатели Волшебного мира. В языке китов не было слов, он состоял из отдельных звуков или звуковых сочетаний, и каждый звук обладал не одним, а несколькими значениями, нередко и такими, которые невозможно выразить ни на одном другом языке. Множество оттенков, тончайших нюансов значений, передаваемых звуками этого языка, было столь огромным, что его можно сравнить с числом книг в большой библиотеке или с бесчисленными воспоминаниями, которые с приближением смерти воскресают в памяти того, кто прожил долгую и яркую жизнь.

Тоно были знакомы некоторые символы и образные выражения языка китов — ведь он был поэтом. Позднее он восстановил по памяти фрагмент услышанной в океане песни серых гигантов, но с грустью думал, что их песнь, запечатленная словами языка лири, была лишь бледной тенью, жалким отзвуком грандиозного произведения, которое невозможно было воссоздать во всем его величии.

Вожак:

Все, что живого есть в мире, рождается в море, В водах и волнах, покорных Луне, В водах, что движут всем мирозданьем, В водах всесильных, властных над всем, Что живого есть в море.

Мощь их превыше тех сил, что покорствуют Солнцу.

Шар земной и светило ночное, и Солнце Водят свой хоровод и кружа на просторах От бездны бездонной до брызг искрометных созвездий.

Старые китихи:

О, они кружат и кружат и возвращаются снова и снова, Как память о мертвом китенке.

Не в силах была мать-китиха дитя от сосцов оторвать, Лишить материнской опеки.

Как отпустить несмышленое чадо В странствия дальние, в море опасное?

И потому он умер.

Молодые киты:

Тяжелые волны под темными тяжкими тучами Море вздымает зимой.

Но жарки желания, что пробуждает круговращенье светил.

Летней порою мы ищем — мы жаждем жарких любовных утех.

Пусть светом, игрой и ликующей радостью Будет любовь — обновление жизни.

Молодые китихи:

Вы — свет живительный, и ветер, и дожди, От вас рождается жизнь моря.

Мы океан и лунный свет, и токи вод, И ваша матерь возрождается в нас снова.

Китята:

Стремнины, теченья, соленые брызги, Шум крыл в вышине, Шорох вод в глубине, Млечно-белая пена — все ново, все ново!

Старые киты:

За летом осень, за весной энна Приходят и уходят во Вселенной.

Пройдут года — ток времени размоет И поражений и побед следы, Так точат волны острый край скалы.

Привольны, обильны, бездонны пастбища моря, Но хищные рыщут касатки в волнах, Несут они гибель и горе.

Наш род избран морем, даровано как его благословенье, Но смерти и мы не избегнем и канем в пучине эабвенья.

Рода нашего древнего древность Вселенной превыше стократ, Но придет наш последний день, и последний умрет собрат.

И погаснут светила Вселенной, ибо не вечна она, И с последним отливом последняя схлынет волна.

Старые китихи:

Но мы прожили жизнь.

Молодые киты:

Мы живем!

Китята:

Мы хотим жить!

Молодые китихи:

Мы хотим давать жизнь!

Старые киты:

Довольно!

Вожак:

Плывем вперед!

* * *

Тоно и Эяна были уже недалеко от Англии. Впереди лежал опасный пролив Пентленд-Ферт, известный своими быстрыми течениями. Пройдя этим проливом между Англией и Оркнейскими островами из Атлантики в Северное море, дети Ванимена должны были обогнуть мыс Данкансби, где с бешеной скоростью неслись приливные течения, и дальше продолжать свой путь на юго-восток. Перед тем как пуститься в опасное плавание через Пентленд-Ферт, Тоно и Эяна нашли крохотный островок, который лежал с подветренной стороны близ берега Англии. Здесь они решили отдохнуть после утомительного странствия от Гренландии до Англии и починить потрепанные каяки.

Со всех сторон островок окружали суровые утесы, казалось, не они окружают островок, а сам этот клочок земли прилепился к серым скалам.

Вдоль берега шла узкая каемка песка, за ней тянулась полоса лишайников и зеленых болотных мхов. Выше начиналась вытянутая в виде узкого клина расселина. Там, между громоздившихся повсюду крупных камней вилась тропинка, которая убегала в глубь острова, но по всему было видно, что люди редко бывают на этом крохотном островке, а если и бывают, то, скорее всего, не зимой; неожиданных встреч вряд ли следовало опасаться.

Вопреки ожиданиям на островке было не холодно. Уставшим путешественникам даже показалось, что воздух здесь ароматный и мягкий по сравнению с леденящей стужей, которая шла за их каяками все долгие недели плавания. Свет солнца не проникал на прикрытый скалами берегу у песчаной полосы плескались мелкие волны в тускло-серой мглистой дымке.

Но отблески волн играли на суровых скалах бликами света, и от этого холодные утесы словно бы становились приветливее, и каждый их излом и уступ с четкой ясностью выступал в светлых бликах. Ветер, который шумел и завывал над морем, здесь, на островке, превратился в чуть слышный свистящий шепот, доносившийся от скал.

Вытащив каяки на берег. Тоно и Эяна отнесли их повыше, чтобы лодки не смыло приливом. Они расстелили на мягком мху тюленьи шкуры — трофеи недавней охоты. Затем собрали сухой травы, прутьев и плавника и при помощи кремня развели костер, чтобы зажарить тюленье мясо и гагарку.

Из еды у них была еще рыба, которую брат и сестра ели сырой.

— Ах, как вкусно пахнет, — сказал Тоно.

— Ну да. Вкусно. — Эяна не поднимая глаз сосредоточенно насаживала на вертел куски мяса. Тоно сидел, подобрав колени к подбородку, и смотрел на бегущие мимо воды пролива. Настало долгое молчание. Затем Тоно снова заговорил:

— Надо пользоваться хорошей погодой. Она недолго простоит.

— Недолго.

— Ну и ладно. Нам тут задерживаться ни к чему. Починим каяки и поплывем дальше.

— Да.

— Сколько же всего мы проплыли, как ты думаешь? Наверное, две трети пути?

— Или немного больше.

Говорить было не о чем.

Чтобы зажарить гагарку, Эяна в нескольких местах проткнула птичью тушку заостренными костяными палочками. Когда Эяна наклонилась в огню, распущенные волосы